NeuroSoul
Шрифт:
— Солнце не может быть сладким, а хруст кислым, — Дэвид не знал, стоит ли расстраивать многогранник, но потом решил, что все-таки стоит. — Так и с ума сойти можно, если во вкусах путаться.
— Я не путаюсь, — в голосе разума послышалось недоумение. — Мне вкусно.
— Я говорю про себя, — Дэвид еще не знал, что собрался делать с маленьким разумом, но прежде всего ему бы хотелось его понимать. — У тебя скачаны программы соответствия физическому миру?
— Мне дали знания при рождении. И картинки. Много картинок. Я знаю, как текут водопады и плывут облака по небу. Знаю, как выглядит утка, и изнутри, и снаружи. И как я устроен тоже знаю. Наверное,
Грустно или одиноко… Дэвид совсем не был уверен, что под этими словами кроются человеческие ощущения. И кроется что-либо вообще. Но иногда голос многогранника казался ему грустным, особенно тогда, в первый раз, когда он назвал его мамой. По крайней мере, Дэвиду хотелось в это верить. Иначе все было бы слишком сложно, и он перестал бы понимать многогранник, даже не начав.
Солнце заливало подоконник, открывая вид на Арсию с высоты пятнадцатого этажа. Тучи расступились. Небо выглядело чистым и спокойным. Вот бы показать его многограннику, подумал Дэвид, только не был уверен, что он сможет увидеть его. Подробные инструкции по эксплуатации дендровых ядер первого поколения Дэвид так и не нашел. Этому многограннику, наверняка, насчитывалось больше пятидесяти лет, и он был стар, как черепаха. Сколько же времени он провел во тьме? Дэвиду неловко было об этом спрашивать. Воспоминания об одиночестве могли быть неприятны разуму. К тому же, прошла неделя после нападения на «Бельтрес», и он в первый раз появился дома после госпиталя. Это было первое утро, которое они встречали вместе. Все остальное время многогранник находился в сознании и был один. Разум сказал, что он просыпался и кушал. Он верил, что Дэвид вернется, поэтому не засыпал и кушал столько, сколько позволяло ему неуловимое солнце Арсии.
— Сегодня мне нужно идти в штаб, — предупредил Дэвид, натягивая трусы. Он любил спать голым. Не потому, что чувствовал себя комфортнее, скорее, наоборот. В казармах выдавались шорты и футболки с колкими швами, которые мешали спать. На голом теле швов не было, и ничего не кололось, но иногда он замерзал во сне и при пробуждении у него горела кожа. Однако, без одежды он чувствовал себя свободным, особенно когда на него никто не смотрит. — Начальник сказал мне подойти к обеду, у них какое-то новое задание. Половина моих друзей погибло в «Бельтресе». Это не хорошо, особенно если придется знакомиться с новыми.
При воспоминании о погибших товарищах на Дэвида иногда накатывала грусть, но он предпочел умолчать об этом. Разговоров о грусти на сегодня было достаточно. Он собирался покушать вслед за многогранником и продолжить работу.
— Ты опять оставишь меня одного? — с грустью спросил многогранник. По крайней мере, Дэвиду так показалось.
— Работа — это ежедневное занятие. Так хочет мой начальник.
— Это тот не друг, который любит собрания?
— Угу.
— Он снова зовет тебя на собрание?
— Нет. А хотя… может, и да, — Дэвид не был уверен. — Наверное, будут новые знакомства, взамен старых. Старые мне больше нравились, новые мне трудно даются. Долго привыкать. — Дэвид подумал немного. — Хочешь, возьму тебя с собой?
— А можно? — многогранник начал переливаться множеством оттенков, и цвета его граней смешались.
Дэвид знал многогранник чуть больше недели, а виделись они и вовсе пару раз, но новым знакомством это уже нельзя было назвать. Он был маленьким и не стрелял лучше него, а еще не хвастался лишними пунктами, не подначивал его, не имел рта и точно
— Нельзя говорить при других. Разговаривать можно, только когда мы остаемся наедние, — Дэвид почти оделся, решив не застеливать жесткую аскетичную кровать — еще один признак свободы. — Магилак не любит, когда при нем говорят лишние слова. Тогда он сильно злится. А если он услышит тебя, то придет в ярость.
— Вам нельзя приводить друзей на собрания?
— Не помню, чтобы в правилах значился строгий запрет, если только на очень секретные. Но однажды Фландер притащил в штаб таксу, его мама уехала на море и оставила ему своего питомца. Ее зовут Сосиска. Магилак вышвырнул обоих и решил Фландера премии, — Дэвид улыбнулся. — Глупый Фландер. Человек с настоящими лишними пунктами так бы не поступил. Кстати, как тебя зовут?
— Не знаю.
— Нельзя не знать своего имени.
— Я «Анпейту девятнадцать-двадцать», этом мой серийный номер.
— Номер — не имя, и звучит некрасиво. Мне нужно к тебе как-то обращаться. Особенно если ты забудешься и все-таки заговоришь. Могу и прикрикнуть. Ты только не обижайся. Так надо.
— Хорошо, я не буду обижаться, — ответил Разум. — Ты подаришь мне новое имя?
— Чтобы подарить новое имя, нужное иметь старое, а у тебя его нет. Можно просто назвать, как при рождении. Я могу дать тебе какое-нибудь, или выбери сам. У меня не особо получается придумывать.
Пока многогранник притих, размышляя над своим новым именем, Дэвид почистил зубы и умылся. Он также надел разные носки и натер до блеска ботинки. Сегодня он встал на целых шесть минут и пятнадцать секунд раньше, и мог позволить себе подольше постоять на кухне и не о чем не думать. Потом настанет учтенное время и ему снова придется думать. Он поглощал белково-сбалансированный завтрак из бутылочки, заедая все кусочками вчерашней яичницы. В холодильнике еще валялись недельный виноград и один лимон. Единственное, по чему Дэвид действительно скучал — это казенная еда. Ее не нужно было готовить, и она была бесплатная. Временами даже вкусная.
Пусть многогранник немного повыбирает. Имя все-таки штука важная, оно дается навсегда. До самой смерти. Всяко, у него это получится лучше. Придумывать разное Дэвид не любил и не умел, он с точностью выполнял только приказы. Его так создали, и что-то другое ему было трудно освоить. Он даже свою маленькую квартирку, в которой и развернуться-то было негде оформил под нелюбимую казарму, потому что не знал, как иначе. Серые обои, фикус в углу, жесткая аскетичная кровать на одного человека с колючим коричневым одеялом и белые простыни, пахнущие дезинфекцией — все оставалось на своих местах. Парочка удобных стульев появилась совершенно неожиданно, и то потому, что Дэвид почувствовал в себе протест и непривычную тягу к комфорту.
Унылую картину скрашивали только искристые рассветы и яркие закаты, заливавшие всю комнату светом через огромное окно, почти в половину стены.
— Ты придумал? — спросил Дэвид, вынув лимон из холодильника. Он отрезал ему жопку, а потом еще один ломтик.
— Мне выбирать человеческое имя?
— Не думаю, ты все-таки не человек.
— Жаль, мне нравится имя Дэвид.
— Дэвид — это я. Выбери себе другое.
— Назови меня сам.
Дэвид задумался. Шесть минут пятнадцать секунд уже прошло и настала пора пораскинуть мозгами.