Невеста

Вечная Ольга

Я беру еще одну ягоду, отправляю в рот.

— Вкуснятина. Но у бабули все же была слаще. Знаешь, она выращивала какой-то особый сорт. Я такой больше нигде не пробовала.

Давид усаживается за стол и сосредоточенно слушает про клубнику.

— Тебе, наверное, не очень интересно. Я иногда скучаю по той клубнике, вот что-то вспомнила.

— Интересно, — говорит он. — Ты помнишь, кому продали дачу? Остался номер телефона этих людей? Можно съездить, выкопать пару клубней. Или выкупить дачу обратно.

— Ой, стоп! — протестую. — Ты можешь просто послушать, а не

кидаться решать проблему? Я не пытаюсь тебя грузить, просто так поделилась, когда увидела ягоду на подносе. Ты ведь тоже в отпуске, пусть он и напоминает рабочую командировку. Кстати, а ты был когда-то в отпуске? Хотя бы один раз? — разглядываю его.

— Где? — переспрашивает Давид, придавая голосу комичные нотки.

Прыскаю.

— Не где, а как! Не работая. Давая мозгу «проветриться». Ни о чем не думать.

— Ни о чем не думать — это странно.

— Окей, поправлюсь: не решать проблемы — свои или чужие.

Он смеется надо мной.

— Кто ж их тогда будет решать?

— Кто-нибудь другой. Или никто. Иногда, когда не делаешь ничего, все решается самом собой.

— Обычно не в мою пользу.

— Да ладно тебе. Выпил бы тоже шампанского, я бы повела машину.

— Хорошо, — он тянется за бутылкой и наполняет бокал. Делает глоток, после чего смеюсь я.

— Напился, так напился, Давид Сергеевич.

— А ты сама-то была в отпуске когда-нибудь? — опирается на локоть.

— Хм. Когда я была маленькой, мы с бабушкой все лето проводили на даче. Считается? О! Хочешь, расскажу одно из любимый воспоминаний?

— Давай.

— Первая клубника созревает в мае, открывая сезон витаминов. Ожидание этого дня было поистине волшебным. В мае я еще училась, поэтому на дачу мы мотались только на выходных. Дел было по горло! Бабуля занималась огородом и рассадами, я приводила в порядок дом после зимы. Так вот. Бабуля обычно просыпалась рано, делала обход владений, а сама при этом проверяла — созрела ли клубника. Самые первые, еще бледно-розовые ягодки, по традиции доставались мне. Я помню это чувство, когда открываешь сонные глаза, а бабуля тянет тарелку с небольшой горсточкой. И запах по комнате — безумный! И понимаешь, что до лета совсем чуть-чуть, и в тот момент чувствуешь себя самой особенной девочкой на свете — ведь эти первые ягоды бабушка собрала только для тебя. Так и слышу ее голос: «Радка, открывай сезон скорее! И рот, рот открывай шире!»

Я улыбаюсь, рассказывая эту историю, Давид тоже улыбается.

— Мне, кстати, нравилась твоя бабуля. Боевая тетка. С характером. Я таких уважаю.

— Точно, вы же виделись, когда ты меня принес. Она тебя… знаешь, побаивалась.

— Это было взаимно.

Я снова прыскаю и говорю:

— Отмечу: ничего плохого она про тебя не говорила.

— Однажды она мне принесла цветы со своей клумбы.

— Что? Серьезно?

— Да. Я не знаю, как они называются. Белые такие, как шары.

— Гортензии? Бабушка ими очень гордилась.

— Наверное. Нашла меня в цеху, пришла поблагодарить за тебя. Это было трогательно.

— Надо же! Расскажи подробнее. Вот так номер, я думала, что знаю про бабулю все, а у нее,

оказывается, были тайны. Что она тебе сказала? Что я самая лучшая девочка на свете?

— Что ты — ее сердце.

Я вдруг начинаю плакать. Внезапно, резко, тихо. Извиняюсь, быстро вытираю глаза. Бабуля моя. Вспомнила.

Давид пересаживается ближе. На колени, как делал раньше, не тащит, не решается. Просто сидит рядом, ладонью касается моей спины, поглаживает. И я утыкаюсь ему в плечо. Жадно вдыхаю алтаевский запах. Прижимаюсь к груди и замираю. Ничего не пойму: почему он не говорит, что-то вроде — а у меня вообще нет было бабули, представь каково мне! Почему он не кичится своими проблемами?

Его сердце бьется быстро-быстро. Сильно, яростно. Он гладит меня по голове, я молчу, успокаиваясь. Как долго я не была ничьим сердцем? Как же важно им быть. Каждому человеку.

Наши объятия становятся крепче, я кладу руку на его грудь, кожа кажется горячей, при этом сам Давид будто задерживает дыхание. Он ведет вдоль позвоночника, как делал раньше. Он касается моего подбородка — едва уловимым жестом.

У меня в горле пересыхает.

Сердце колотится сильнее. Как оно вообще может колотиться, все эти дни его будто сжимает кулак.

— Расскажи еще про нее. Все, что запомнил, — отстраняюсь и сажусь ровно.

Давид проводит рукой по своим волосам, взлохматив их. И, чуть помедлив, говорит ровно, в своей привычной манере, может, самую малость растерянно:

— Мне понравилось, как она себя повела. Сказала, что не будет нас унижать и предлагать мне копейки с пенсии. Но подарит цветы с самой своей красивой в этом году клумбы. Это было странно, мне их некуда было ставить, разумеется. Они не смотрелись в цеху. Такие белые. На следующий день я подумал, хорошо бы построить дом, где бы такие росли гармонично. Ладно, это уже в сторону. Бабуля призналась: иногда ей бывает страшно, что она умрет, и ты останешься совсем одна, потому что от Филата толку мало. Тут я с ней был согласен.

— Да, она всегда боялась, что я останусь одна и попаду в какую-нибудь западню. Как в общем-то и вышло. Чем я только думала? Проехали. Что она еще сказала? Давай продолжим этот разговор, пожалуйста, пока дети молчат.

— Поохала. У меня лицо было разбито. Она сказала, что попросила бы за тобой присматривать издалека — это слово особенно выделила, — но видит, что вряд ли проживу долго. Святоша так веселился, чуть со стула не упал. Он тогда не понял, кто она, и кем приходится Филату.

Я продолжаю улыбаться ему. Рассматривать его. Наблюдать, как дышит. И почему-то плыть будто по морюшку.

— Представляю себе. Это в стиле бабули. А ты присматривал? Чуть-чуть? Ты ведь не мог отказать старушке!

— Издалека. Потом ты переехала в столицу, у тебя все было нормально.

Наши дети надулись молока и вальяжно побросали бутылочки прямо на пол. Откуда только взялась царская кровь в этих созданиях?

— Пару ведер клубники, — говорю я, — мы всегда отправляли моим сестрам. Я лично собирала эту ягоду, бабуля бы скорее крапивы нарвала Лизавете голыми руками, чем сделала что-то хорошее.