Нежнее неба
Шрифт:
Адресат упорствовал в своей обиде, так что несколько дней спустя вослед полетела новая порция увещеваний:
«Коля, Вы нехорошо делаете, что отказываетесь показать мне Ваши стихотворения. Почему Вы думаете, что неинтересно? Напротив, скажу это очень интересно. И почему Вы до печати не хотите показать, и неужели уж так нет ни одного совершенно готового? Нет, это просто пустая отговорка. И к чему Вы хотите поломаться?… Нет, Коля, Вы как хотите, а все-таки Вы мне пришлите некоторые стихотворения, да например то, которое у Вас напечатано, Вы можете переписать в письмо, я у Вас журнал и не прошу, я понимаю, как он должен быть Вам дорог…» [28] .
28
Письмо 14 октября 1913 года // Там же. Л. 15 об.
Эта переписка, прерываемая обидами, невстречами, взаимными посвящениями и сатирическими уколами, продлится еще два года, закончившись напутствием: «А как Вы думаете, Коля, должно быть, мы чувствуя назвали Вас: «Звездочка», – пожалуй в будущем засияете яркой звездой. Я уверена, что оно станет пророческим. Будет второй известный поэт Минаев» [29] . За это время наш герой напишет несколько десятков стихотворений; примерно треть их будет напечатана. Разнообразие манер, продемонстрированных им в этих опытах, почти утомительно: это выглядит,
29
Письмо 1 ноября 1915 года // ГЛМ. Ф. 383. Оп. 1. Ед. хр. 178. Л. 10.
Медленно преодолеваемая расфокусировка лирического зрения хорошо видна на примере стихотворений военного цикла. С первого дня войны Минаев (впрочем, вместе со всей – за редчайшим исключением – поэтической ротой) стал изготавливать в большом количестве стихи про врагов и святое дело, превосходя в деле насильственного патриотизма известнейшие образцы. И в эти же дни он, обращаясь к собственному дядюшке с рифмованным поздравлением, заключает его пожеланием: «Чтоб судьбе своенравной назло / Вы бы стали ужасно богаты, / Чтоб Вам в жизни чертовски везло, / И чтоб Вас не забрали в солдаты!». Самому Минаеву эта опасность не грозила: по окончании школы он был приказом министра Императорского двора зачислен на действительную службу артиста балетной труппы Императорских Московских театров, что в военное время приравнивалось чуть ли не к нахождению на передовой [30] . (На самом деле – не вполне – и в сентябре 1915 года он безуспешно подавал документы о зачислении в офицерское училище [31] ). Рука военного ведомства дотянулась до него 25 октября 1917 года (как мы увидим и впредь, судьба выбирала для вмешательства в его дела непростые для страны дни): ему было предписано явиться для прохождения воинской повинности. На повестке полагалось поставить подпись: судя по сохранившемуся бланку рука его ощутимо дрожала (или просто затупилось перо) [32] .
30
РГАЛИ. Ф. 659. Оп. 3. Ед. хр. 2398. Л. 4.
31
Там же. Л. 32а.
32
Там же. Л. 12–12 об.
Привычной рукой отвечая в советской анкете на вопрос о роде собственных занятий в 1917–1919 годах, Минаев был крайне лаконичен: работал танцором в Большом театре. Балетная его карьера не складывалась – по недостатку истовости, из-за недостаточных физических кондиций или от перемены музы – по крайней мере, все его роли были второстепенные; впрочем, современники хвалили его Коробейника из «Конька-горбунка». В его стихах этого времени текущие события не нашли отклика вовсе: не только революция, но и смерть нежно любимой матери (1920 [33] ) никак не были запечатлены, по крайней мере в сохранившихся текстах. Этот творческий эскапизм имел в себе нечто алхимическое: самостоятельная манера вызревала в тигле, отгороженном от каких бы то ни было внешних влияний.
33
В бумагах Минаева годом ее смерти иногда указывается 1919; переправляю согласно с некрологическим письмом И. П. Сидорова, датированным 8 апреля 1920 года: «Если бы вы только знали, как нас поразила смерть Маргариты Павловны, долго не могли поверить, что ее нет и никогда больше не увидишь ее в хлопотах, в заботах о семье. Мы, конечно, как следует хорошим христианам, как получили Ваше письмо, сейчас же отслужили панихиду, затем служили в 40-й день» (ГЛМ. Ф, 383. Оп. 1. Ед. хр. 218. Л. 7).
К рубежу 1918/1919 годов поэтическая система стала обретать координаты, которые, отвердев, остались с ним на всю жизнь: «Массивный книжный шкаф уходит в потолок, / В нем собраны стихи поэтов разных вкусов, / Здесь к Северянину прижался плотно Блок, / И с Фофановым в ряд стоят Кузмин и Брюсов». В мае 1919 года, уже после обретения собственного голоса, он делает то, с чего его современники обычно начинали свою литературную карьеру – пишет письмо Брюсову:
«Мне очень бы хотелось знать Ваше откровенное мнение о моих стихах, препровождаемых вместе с письмом, как поэта для меня наиболее авторитетного в современной поэзии. Мне кажется, что у меня все-таки есть кое-какое поэтическое дарование и мне хотелось бы узнать от Вас о недостатках моих стихов, особенно о технической их стороне, и о достоинствах, если таковые имеются» [34] .
34
РГБ. Ф. 386. Карт. 95. Ед. хр. 4. Л. 1.
Ответное письмо не сохранилось (возможно, оно было заменено беседой), но тон и содержание его можно вообразить. Не слишком щедрый на похвалы, Брюсов несколько месяцев спустя вписал Минаеву в альбом стихотворение почти апологетическое:
НИКОЛАЮ МИНАЕВУ ПЕРВЫЙ ПРИВЕТ
35
РГАЛИ. Ф. 1336. Оп. 1. Ед. хр. 36. Л. 4. Напечатано: Брюсов В. Собрание сочинений. Т. 3.
С этой рекомендацией двадцатичетырехлетний поэт вступал в литературу.
Впрочем, для начала он ошибся дверью, приняв участие в «литературном собеседовании» студии московского Пролеткульта [36] , но быстро поправился: в следующий раз бесстрастная хроника зафиксирует его в том же дружественном окружении, в котором он останется на ближайшие десятилетия: 18 марта 1919 года он читает три стихотворения на вечере «Литературного особняка» в Леонтьевском переулке [37] . Новый круг знакомств отражается и на творчестве: именно в этот момент долгая череда текстов о погоде и природе вдруг сменяется едкими эпиграммами: «О, предводитель воинства / Очередного изма, / Твоих стихов достоинство / В том, что они как клизма». За апрель – июнь 1919 года жертвами более или менее остроумных филиппик сделались М. Нетропов, Н. Кугушева, М. Гинзбург, Н. Адуев, Н. Ольховская и др.: едва обретя новый мир, он немедленно начал его обживать стихом. За эти месяцы он выступал с публичными чтениями трижды; все разы – под эгидой «Литературного особняка». 5 июля того же года, прочтя три стихотворения на вечере «Всероссийского союза поэтов», он получил свой первый гонорар за публичное выступление – 60 рублей. Поэтическая Москва в этом году представляла бесконечные возможности для литературной самоидентификации: не желающего быть презантистом охотно привечали импрессионисты; ренегат-ничевок мог поступить в акоитисты, о более популярных и многолюдных объединениях не приходится и говорить. Минаев примыкает к наименее задиристому из них – обширному, аморфному и исключительно мирному «Литературному особняку» [38] (где особняк – скорее намек на обособленное положение в литературе, нежели на величественное здание, тем более отсутствующее). Кружок был основан в феврале 1919 года, имея формальной целью «выяснение различных вопросов поэзии, ведущей свое начало от классических образцов» [39] . Ему предстояло несколько ступеней легализации (ибо возмужание его шло параллельно со становлением советской бюрократии); устав был заверен 19 ноября 1919 года; под этой версии подписались все отцы-основатели (среди которых, впрочем, две леди): М. П. Гальперин, Е. Н. Волчанецкая, О. Л. Шиманский, В. А. Бутягина, М. Э. Портен (Нетропов), Н. Н. Захаров-Мэнский, М. Д. Ройзман, В. П. Федоров [40] . Масштабные списки членов «ЛО», в изобилии сохранившиеся в архивах, весьма любопытны – и с точки зрения фантомных союзничеств (так, в какой-то момент в «Особняк» – не авансом ли? – были приняты Бальмонт, Вяч. Иванов, Балтрушайтис), и вообще как проект словника к чаемому словарю поэтов начала XX века. Художественную общность участников описать можно лишь апофатически: все они были не футуристы (в широком смысле слова); впрочем, председатель объединения, О. Шиманский (Леонидов), обращаясь к государству за субсидией, нашел слова, чтобы выразить этот же смысл в позитивном ключе:
36
Литературная жизнь России 1920-х годов. События. Отзывы современников. Библиография. Том 1. Часть 1. Москва и Петроград. 1917–1920 гг. Ответственный редактор – А. Ю. Галушкин. М., 2005. С. 253. На соседних страницах этого превосходного справочника имя Минаева встретится еще раз – среди пайщиков свежесозданной «Книжной лавки писателей» (С. 267), но это ошибка, разошедшаяся по литературе – имеется в виду издатель Николай Иванович Минаев.
37
Этот вечер в хронике не отражен; установлен по записной книжке Минаева (о которой будет рассказано далее).
38
Предварительный очерк истории объединения см.: Гринько Е. Д. Документы ГАРФ о деятельности объединения «Литературный особняк». 1919–1930 гг. // Отечественные архивы. 1999. № 3. С. 68–70; Гринько Е. Д. «Литературный особняк» (1919–1929) // Российская государственность XX века. Материалы межвузовской конференции, посвященной 80-летию со дня рождения профессора Н. П. Ерошкина 16 декабря 2000 г. М., 2001. С. 163–165. Ср. также выразительный отзыв современника: «Есть в Москве любопытное учреждение: Литературный особняк – собрание мальчиков и девочек, наивно полагающих, что в мире только одно важно и нужно – стихописание. Все они пишут океаны стихов, которых никто не печатает» (Миндлин Э. Москва с крыши // Литературная неделя. № 2. Приложение к газете «Петроградская Правда». 18 февраля 1923. С. 3).
39
Устав «Литературного особняка» // ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 22. Ед. хр. 93. Л. 5.
40
Там же. Ср., кстати, чуть более позднее саркастическое соображение Брюсова: «Так как устав «Л. Особняка» не представляет никаких отличий от обычных уставов разных литературных и иных обществ, считаю его в общем вполне приемлемым» (ГАРФ. Ф. 2307. Оп. 4. Ед. хр. 48. Л. 28).
«Кружок поэтов и критиков, носящий название «Литер. Особняк», объединяя собой НЕОКЛАССИЧЕСКОЕ и СИМВОЛИЧЕСКОЕ течения современной русской поэзии, поставлен, из-за суровых условий переживаемого момента, в крайне тяжелое положение для того, чтобы поддерживать и развивать эти два наиболее здоровых и могучих направления нашей литературы исключительно собственными силами – без помощи со стороны Государства. Основанный в феврале 1919 года, вот уже более года наш кружок вел совершенно самостоятельно, не затрудняя никого просьбами о поддержке, огромную культурную работу» [41] .
41
ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 22. Ед. хр. 93. Л. 1.
К этой просьбе была приложена подробная смета расходов, составитель которой лавировал между Сциллой мечты и Харибдой бюджетной комиссии: с одной стороны, предполагалось издание собственного журнала (100 000 руб.) и организация Студии стиховедения (120 000 руб.); впрочем, на худой конец годилось и приобретение пишущей машинки (10 000 руб.).
Минаев не входил в число учредителей «Литературного особняка», но с середины 1919 года принимал участие в большинстве его публичных мероприятий. Собственного журнала у «Литературного особняка» не было (да и вообще мало кто, кроме пролеткультовцев, мог этим похвастаться), так что бумажные публикации были весьма редки, а порой и безгонорарны. В этих условиях основной формой автопрезентации и заработка становились публичные чтения, культура которых необыкновенно расцвела в Москве 1918–1922 годов.
В многочисленных мемуарах, запечатлевших выступающих стихотворцев и их порой малосимпатичную публику, по преимуществу описываются литературные кафе («Домино», «Питтореск», «Не рыдай» и мн. др.), причем с точки зрения зрителя и слушателя. Благодаря заботливости нашего героя мы можем взглянуть на эту ситуацию под другим углом: в его архиве сохранилась маленькая записная книжка, куда он педантически заносил данные обо всех своих выступлениях [42] . Здесь фиксировалась дата чтения (причем – по старому и новому стилю!), имя кружка или общества, под эгидой которого проводилось мероприятие, место чтения; приводился перечень текстов, исполнявшихся Минаевым, и записывался гонорар. Типичная запись выглядит так:
42
ГЛМ. Ф. 383. Оп. 1. Ед. хр. 326.