Нежнее неба
Шрифт:
«Дворец искусств» (50 р.)
Поварская, 52.
6(19) июня. Суббота.
1) «Последний пламень солнце…» 2
2) Весенний сонет (В. Б.) 3
3) «Все отошло и – без…» 3
4) «Сладко нежиться в мягкой…» 2
5) Накануне зимы. 2
6) «Зарумянила осень…» 2
7) «Вокруг замкнутые уста…» 2 [43] .
География выступлений была довольно широка: в 1920, например, году Минаев выступал с публичными чтениями тридцать раз, участвуя в мероприятиях «Всероссийского союза поэтов», «Литературного особняка» и «Дворца искусств» и заработав за это время 16 000 рублей (1920 – год сильной инфляции, поэтому усреднить их и мысленно конвертировать для наглядности во что-нибудь удобопонятное не представляется возможным).
43
Там же. Л. 1 об. Цифры за каждым стихотворением означают (как я понял после довольно долгого мозгового штурма) какой по счету раз этот текст исполняется публично. Инициалы при «Весеннем сонете» означают, что он был посвящен Брюсову.
Подобный способ публикации (взамен традиционного бумажного), хотя и был вынужденным, имел существенные преимущества: быструю обкатку нового текста на публике, мгновенную справедливость, преодоление социальной изоляции. К концу первого года своей писательской карьеры Минаев – общепризнанный поэт, знакомый со всем московским литературным миром – и даже кое-кому начинает казаться, что он «стал почему-то играть большую роль» [44] .
Это отражается и на собственных его стихах: литература (а вернее даже – литературная жизнь) становится главной его темой. Ближайший аналог этому – из области прозы, когда вчерашняя дружеская беседа,
44
Из письма М. Нетропова к Т. Мачтету от 5 сентября 1919 года: «Минаев стал почему-то играть большую роль и даже член приемной комиссии по издательствам «Молодой России»» (РГБ. Ф. 324. Карт. 1. Ед. хр. 78. Л. 2–2 об.).
«В Москве идет ожесточенная борьба поэтических направлений. Группа поэтов (судя по именам, совсем зеленая молодежь, вроде петербургской «Звучащей раковины»), пожелала «зарегистрироваться» во Всероссийском Союзе Поэтов в качестве «группы акмеистов». Президиум Союза «отказал в регистрации», предложив группе обратиться «заутверждением» к петербургским акмеистам. Устроенный «группой акмеистов» вечер ознаменовался, как нам пишет один из ее учредителей, неудачной попыткой сорвать его, произведенной футуристами и ничевоками» [45] .
45
Летопись дома литераторов. 1922. № 8/9. 25 февраля. С. 12.
Это первое (и, кажется, единственное) печатное упоминание о вечере «московских поэтов-акмеистов», состоявшемся 5 января 1922 года в клубе Всероссийского союза поэтов [46] ; вместе с Минаевым на нем выступали Н. Пресман, С. Фридман и менее известный В. Любин [47] .
Смысл, вкладываемый Минаевым в понятие «акмеизм», конечно, отнюдь не равен комплексу художественных представлений петербургской группы [48] . Надо, кстати, сказать, что наш герой, вообще не слишком жалующий литературных авторитетов, за свою жизнь ни разу не упомянул ни Ахматову, ни Мандельштама [49] , ни Нарбута, ни Гумилева [50] (хотя следы влияния последнего видны в минаевских стихах невооруженным глазом); с двумя остальными акмеистами он был знаком, хотя и довольно поверхностно. Вероятно (не факт, что мы имеем право так глубоко заглядывать в душу поэта), для Минаева было принципиально важно обозначить непрерывность классической традиции, провести свою поэтическую генеалогию напрямую к золотому веку – и он выбрал для этого наиболее короткий и очевидный путь. (Не случайно другое автонаименование, надолго принятое на себя Минаевым и его единоверцами – «неоклассики»). Впервые эта преемственность декларируется в программном стихотворении 1922 года: «В уединеньи золотом – / О, легкий взор в нее не падай! – / Душа укрылась как щитом / Акмеистической прохладой»; спустя несколько лет это определение будет – вновь апофатически! – расшифровано: «Я не заумен, не мистичен, / Не краснобайствую, не злюсь, / Я, как всегда, акмеистичен, / А это безусловно – плюс». Это же, только прозой, он повторит в автобиографии: «В поэзии я иду по линии наибольшего сопротивления и потому предан душой и телом акмеизму, считая его самой высокой, трудной и современной поэтической школой. К другим группировкам отношусь довольно терпимо и признаю даже некоторых лефов и неоклассиков. В минуты же душевного умиления проливаю обильные слезы над трупами имажинистов» [51] . И, наконец, вручая свой сборник стихов Зенкевичу, чья принадлежность к движению не могла быть оспорена, Минаев заключает инскрипт напористой кодой: «В знак приязни книгу эту, / Ясен метром, рифмой чист, / Отдает поэт поэту, / Акмеисту – акмеист» [52] .
46
Экран. 1922. № 17. С. 3. Предварительный уговор об этом собрании был зафиксирован в дневнике Т. Г. Мачтета, ревниво наблюдавшего за беседой Минаева и Н. Пресман: «А тут еще Минаев подливает масла в огонь, шутливо декламирует ее <Пресман> стихи, она ловит его руки, зажимает ему рот рукой и всецело им занята. Чувствуя под собою почву под ногами, поэт, наконец, ей предлагает:
– Давайте объединимся, оснуем группу акмеистов при Союзе. Н. 3. и Фридман радостно его приглашение принимают. <…>
– Ну, так значит, решено, с 25 декабря у нас при Союзе группа акмеистов, подам заявление, – восклицает радостно Минаев, – запишите в свой дневник, – балагурит он по моему адресу <…>
– Приходите ко мне во вторник, в 8 часов, и мы все обсудим вместе, – предлагает она ласково Минаеву.
Я не знаю, что и подумать» (Дроздков В. A. Dum spiro spero. О Вадиме Шершеневиче и не только. М., 2014. С. 758–759). Подробный отзыв о вечере см. там же, с. 761–762 (запись от 7 января).
47
Любин Владимир Львович (р. 1897) – поэт, журналист. Его стихотворение было вписано в альбом Минаева (РГАЛИ. Ф. 1336. Оп. 1. Ед. хр. 36. Л. 12); ср. кстати появление его имени среди подписавших поздравление Сологубу от Всероссийского союза поэтов (Юбилей Федора Сологуба (1924 год). Публикация А. В. Лаврова // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 2002 год. СПб., 2006. С. 324). Он входил в московский кружок «Учащихся искусству» (УЧИСК); одно его ст-ние приводит в воспоминаниях Т. Фохт-Ларионова (Российский архив. Т. 11. М., 2001. С. 655). См. также: Дроздков В. A. Dum spiro spero. О Вадиме Шершеневиче и не только. М., 2014. С. 761.
Ср. персональный состав московских акмеистов, названный в показаниях С. Укше 1927 года:
«Московская группа акмеистов образовалась в 1923 г. Первоначально она состояла из Н. Н. Минаева, Марианны Ямпольской, меня и Надежды Пресман, потом был приглашен Пеньковский, но он скоро уехал. Хотели мы пригласить в руководители кого-нибудь из основоположителей акмеизма: приглашали Мандельштама, но он отказался; пригласили Зенкевича. Он согласился бывать, но руководящей роли не играл и на наших собраниях был очень редко – последнее время не бывал. Потом еще к нам вступил Д. С. Усов.
Потом мы подумали о расширении группы и пригласили поэта Миниха, которого нам хвалили как прекрасного поэта с акмеистическим уклоном. Он был 2 раза и уехал. Он привел Марка Тарловского. Тарловский бывал на заседаниях и участвовал на нашем вечере в Цекубу, но другим говорил, что себя причисляет к конструктивистам.
Группа официально не была зарегистрирована.
В московскую группу акмеистов входят:
1. Пресман-Фридман Надежда Зиновьевна, живет на Б. Дмитровке.
2. Яковлева-Ямпольская Мария Николаевна, Малая Кисловка, около филармонии.
3. Минаев Николай Николаевич.
4. Тарловский Марк.
5. Зенкевич Михаил Александрович, Мясницкая улица.
6. Усов Дмитрий Сергеевич.
7. Миних, уехал из Москвы.
8. Пеньковский.
Собирались иногда у меня, иногда у Пресман. Записано с моих слов верно.
С. Укше» (Виноградов Владимир. «Зеленая лампа». Продолжение темы «Михаил Булгаков и чекисты»// Независимая газета. 20 апреля 1994. № 74 (750). С. 5).
48
Ср. почти наверняка известный Минаеву отзыв его побывавшего в Петрограде приятеля: «Пишешь ли что-либо? У меня что-то не работается сейчас. Приписываю это дождливым дням и петроградскому акмеизму. Представь себе здесь почти все поэты и молодежь и старики акмеисты. Вот была бы история, если бы рязанских бандитов переселить всех в Петроград! Шуму бы много было. Здесь меня и то имажинистом считают. Вообще здесь литературная публика смирная и к бунтовщикам московским не подходит» (письмо Н. П. Хорикова Т. Г. Мачтету от 22 сентября 1921 года//РГАЛИ. Ф. 324. Оп. 1. Ед. хр. 106. Л. 17. Рязанские бандиты – поэты, отчасти объединенные эфемерным званием «люминистов», сконцентрировавшиеся вокруг нескольких альманахов, вышедших в Рязани; оба корреспондента подпадали под это автоописание). Ср. кстати зарисовку современника: «– Реакция! – вопил на днях молодой экспрессионист в комнате Правления Всероссийского Союза поэтов. – Реакция! Помилуйте! Их перехвалили, всех этих возрождающихся стариков – акмеистов. В Петербурге печатают одних акмеистов!..» (Миндлин Э. О канунах поэзии // Экран 1923. № 22. С. 6).
49
Известен,
– Вот как надо писать, – захлебывается от восторга мой друг Минаев» (запись от 31 марта 1921 г. // Дроздков В. A. Dum spiro spero. О Вадиме Шершеневиче и не только. М., 2014. С. 721). Ср. также в записи от 22 февраля 1922 года: «Неистощимый Минаев читает между тем то Мандельштама, то Анненского» (Там же. С. 765).
50
Ср., кстати, записанный 3 декабря 1924 года Диром Туманным (см. о нем на с. 744) в альбоме Минаева рифмованный некролог Гумилеву: «…Второй чеканил сталь холодных строф – / Поэт-эстет с душой авантюриста, / С пером средневековых мастеров / И с внешностью английского туриста; / Он в реве львов звенящих рифм искал, / Переплывал тропические реки / Пал как Шенье. И с пулей у виска / Ушел в страну умолкнувших навеки!» (ГЛМ. Ф. 383. Оп. 1. Ед. хр. 489. Л. 51).
51
ГЛМ. Ф. 349. Оп. 1. Ед. хр. 704. Л. 2.
52
Отметим в скобках, что почти одновременно происходит географическая локализация смежной марки: создается «Московский цех поэтов» с недолгой, но крайне любопытной историей.
Первая и единственная книга Минаева – сборник «Прохлада» – вышла в свет в середине января 1926 года под маркой издательства «Современная Россия» тиражом в тысячу экземпляров. Обложка, нарисованная С. Пейчем, изображает условно-романтический пейзаж – купы деревьев, сумерки, большой, идущий на убыль, месяц во все небо. В книгу включено тридцать стихотворений, написанных в 1920–1924 годах; от дат оставлены только обозначения лет (хотя числа педантически сохранялись в рукописи); порядок не хронологический. На авантитуле книги отпечатано посвящение «Елене»; никаких подробностей о ней мы не знаем, за исключением того, что ей же, по всей вероятности, посвящено еще несколько стихотворений начала 20-х годов (четыре года спустя он будет каяться перед тогдашней возлюбленной: «Не ревнуй и не досадуй, / Что отдельною строкой / Протянулось над «Прохладой» / Имя женщины другой»).
Книга прошла практически незамеченной: единственный небольшой отзыв появился в журнале «Красная новь», – причем он был отчасти инспирирован самим Минаевым – преподнося экземпляр Валентине Дынник, он закончил передаточное стихотворение словами: «И затем прибавлю на прощанье: – / На нее взгляните понежней, / И не забывайте обещанья / В «Красной Нови» отзыв дать о ней». Пожелание это было исполнено; в большой обзорной статье «Право на песню» Дынник посвятила «Прохладе» отдельную главу:
«Всякого акмеиста, в силу самого звания его, принято рассматривать прежде всего с точки зрения его художественного мастерства. Это обыкновение подкрепляется и историко-литературными нашими воспоминаниями, и давними теоретическими высказываниями самих акмеистов («Аполлон», 1913) – совершенно отчетливой их тенденцией творить прекрасное «из тяжести недоброй». Акмеиста как-то невольно представляешь себе в позе укротителя – укротителя словесной стихии. Поэтому, подымая щит акмеизма, всякий поэт, тем самым, накладывает на себя обязанность особого формального совершенства. С этой точки зрения и хочется в первую очередь поговорить о Н. Минаеве.
Минуя редкую форму – рондо «Тебе одной восторги и печали» (кто не сумел бы написать рондо в наши дни?), спустимся в более глубокие слои поэтического стиля, трудно поддающиеся быстрой обработке, в ритмическую структуру строчки, в художественную семантику, в искусство композиции.
По части ритма Минаев не безупречен. Литературный педант мог бы выискать у него две-три покоробленных строчки, вроде: «Уже четвертый час, но еще сыро тут», зато литературный гурман может посмаковать смелые ускорения пятистопных ямбов: «Девятнадцатилетняя она», «Полууспокоительно хрустела» и проч. Просточитатель, если он даст себе в этом отчет, отметит, как общее явление, ненавязчивое разнообразие, иногда же – энергическую выразительность ритма:
И гонит жадной крови ток По расширяющимся венам. <…>Но культурой стиха, щитом акмеизма поэту не удается прикрыть слабое место своей лирики – какую-то отвлеченность всех эмоций, слишком обособленно возводимых в «перл создания»: в любви поэта, в его раздумьях, в его тоске, в его взволнованности природой чувствуется больше всего «человек вообще», а не отдельная живая личность и уж отнюдь не современник. Каждый метод художественного воздействия имеет право на существование, но для восприятия такого вневременного – sub speciae aeternitatis – искусства требуется от читателя чересчур большая восприимчивость, от поэта – чересчур титаническая глубина…» [53] .
53
Дынник В. Право на песню // Красная новь. 1926. № 12. С. 255–256.
Существенная часть тиража «Прохлады» осталась у автора: начав раздаривать экземпляры 21 января 1926 года (первый получил А. С. Каспий [54] ), он закончил это занятие тридцать восемь лет спустя, вручив книгу с большим инскриптом Д. И. Шепеленко 22 марта 1964 года [55] . До 1951 года он фиксировал акты дарения в записной книжке – за это время было роздано сто тридцать шесть экземпляров. Существенная часть их снабжена стихотворными инскриптами, копию каждого из которых автор непременно оставлял себе – и любопытно, что, несмотря на тщательные поиски, мною до сих пор не обнаружено ни одного прозаического минаевского инскрипта, между тем как поэтических сохранилось в государственных и частных собраниях больше десяти.
54
Список реципиентов «Прохлады» сохранился в одной из записных книжек Минаева: ГЛМ. Ф. 383. Оп. 2. Ед. хр. 2. Л. 1–4. Я решительно затрудняюсь сказать, почему первый экземпляр получил самарско-московско-царицьшский журналист и фотограф Александр Сергеевич Карягин-Каспий (1891–1941), никогда больше в биографии Минаева не появившийся.
55
Об этом – принципиальном для текстологии Минаева – экземпляре см. на с. 638.
Вообще эта страсть к фиксированию мельчайших подробностей литературного быта, драгоценных для историка, обостряется у Минаева в середине 1920-х годов, одновременно с изданием книги. Дело здесь в осознании масштаба собственной личности («Печататься начал еще до революции 1917 г. и надеюсь продолжать и после смерти» [56] , – обмолвился он в автобиографии) или в обостренном ощущении нарастания энтропии – Бог весть, но, по крайней мере, работу биографа это облегчает неимоверно. Минаев записывает даты выступлений, места публикаций, тщательно сберегает входящую почту (не упуская и совершенных эфемерид, вроде повесток на заседания литературных обществ), ведет каталоги (отдельно алфавитный и хронологический) своих стихов. Вообще по идеальности устройства своего поэтического хозяйства с ним могли бы соперничать только Блок и Сологуб – при том, что Минаеву в жизни пришлось куда как солонее.
56
ГЛМ. Ф. 349. Оп. 1. Ед. хр. 704. Л. 2.
Эта борьба с подступающим хаосом не была эгоцентричной: еще около 1919 года им было заведено два альбома, которые подносились в расчете на более-менее подробную запись всем писателям, которые встречались ему на пути. Делалось это без различия чинов, но с оглядкой на минимальное единомыслие: так, в них нет ни представителей боевого крыла пролеткультовцев, ни чрезмерно обласканных советской властью авторов. Восходящие к этим альбомам записи знаменитостей (Есенина, Хабиас, Брюсова) давно напечатаны; среди оставшихся нам интереснее прочих те, где воссоздается облик хранителя альбомов. Так, поэт Макс Кюнерт (в миру – работник цирка, издатель шестиугольных книг, продолжатель брюсовских романов [57] ) записал туда (хочется сказать – запостил) стихотворение «Акмеистическая поэзия», проясняющее термин и рисующее портрет адресата:
57
О нем см.: Молодяков В. Bibliophilica. M., 2008. С. 251–256.
Борис Зубакин (мистик, розенкрейцер, гипнотизер, приятель юного Бахтина, выдающийся экспромтист) вписал в альбом такое несбывшееся предсказание:
58
ГЛМ. Ф. 383. Оп. 1. Ед. хр. 489. Л. 115; с прозаическим посвящением: «Милому Николаю Николаевичу Минаеву оправдывающему вполне высокое звание акмеиста».