Никогда_не...
Шрифт:
— Да старая история какая-то. Чего он ее в город выслал, не дал жить, как она хотела и с кем хотела. А мне всё спускает, не может на путь истинный наставить. Что-то такое. Сказала, что он ей всю жизнь сломал и она типа все это время несчастная была. Поэтому мы все ей по гроб жизни должны. И я должен, и если я не… Чего там «не», я уже не понял — психанул и уехал.
— Жалеешь? — понимая, что это глупый вопрос, тем не менее, не могу его не задать.
— Да о чем жалеть, Полина? Все эти спектакли я дома насмотрелся — про несчастную и обиженную, и что никто не ценит и не любит. И все должны были тут же доказывать, что ценят и любят — и доказывали. Только знаешь что? Я задолбался. Никому я ничего доказывать больше не хочу. Думаешь, я не знаю, что она на отца злится — какой-то он ей по жизни не такой, виноватый уже
— А Борис Олегович? А дед? С ними общаться будешь? — теперь я понимаю, что слова «У меня больше нет семьи», не были сказаны им сгоряча. И, несмотря на то, что образ большого и дружного семейства окончательно развенчался в моих глаза самим же «наследником» клана, где-то глубоко внутри, куда не успело пробраться действие снотворного, мне становится очень обидно за эту лопнувшую мечту, за фантазию детства о прекрасном доме, где все друг друга любят и абсолютно счастливы.
— Не знаю, Полин, — снова устало и как-то растерянно выдыхает Артур. — С ними по крайней мере можно говорить. Это не потому что мы мужики, между собой сговорились. Просто они не истерят. И с ними можно что-то порешать. И то… как-нибудь потом. Смотря какая реакция у них пойдет на то, что я в город не вернусь. Я уже ко всему готов, понимаешь? И после сегодняшнего — ничему не удивляюсь. Вообще ничему.
— Вы помиритесь, — точно, как Эмелька говорю я, не в силах поверить в то, что Артур способен так одним рывком вычеркнуть из жизни всю родню, даже тех, у кого с ним наибольшее понимание. — С Гордеем Архипычем, он тебе и так время дал. И с Борисом Олеговичем… Теперь я думаю, может, я зря от него сбежала? Может, он предупредить хотел, когда пришёл ко мне?
— А вот тут я без понятия, Полин, честно. Отец никогда не был таким чтоб прям сильно активным. То, что он к тебе приехал… Это я не знаю, как его раскачать надо было. Ладно. С ним, может и поговорим. Я позвоню ему, как с тобой решим. Мы сейчас подъезжаем уже. Только это… Тебя сейчас отсматривать будут, придётся немного потерпеть. Но так правильно будет. Я уже раз облажался по полной — не могу во второй раз допустить, чтобы с тобой что-то случилось. Нам ехать потом часов восемь, надо быть уверенным, что ты выдержишь дорогу и тебе, вообще, можно.
Чтобы снова снизить его напряжённость, хочу пошутить, что я сама уже не верю, что мы когда-то вырвемся из этого городка — потому что сейчас меня упекут в стационар и запретят переезды, мы осядем здесь в подполье и чтобы не воевать с местными, придётся таки сбегать к Гордею Архиповичу на хутор, Артуру взять на себя обязанности главы поместья, а мне — учиться доить коров и обхаживать лошадей. Но вовремя прикусываю язык — шутка, даже не произнесённая начинает казаться мне зловещей, и мысль о том, что город просто так нас не отпустит, снова начинает покалывать изнутри тревожным суеверным предчувствием. Что ж, если за откуп городу нужна была жертва — надеюсь, моих сегодняшних сомнительных подвигов будет достаточно. И новой крови больше не понадобится.
Опасения Артура насчёт трезвого состояния доктора, принимающего нас в отделении травматологии, оказываются ненапрасными — и я снова засчитываю это в жертвы городу, с которым веду внутренний диалог как с каким-то живым, таинственным существом. И постоянно прошу его — отпусти, отпусти. Отпусти нас обоих, пожалуйста. Я готова потерпеть это все, не жаловаться и даже не удивляться, только отпусти.
Но не удивляться всё-таки не получается. Место, в которое я не собиралась попадать даже в качестве самого смелого эксперимента, после чистеньких поликлиник по страховке, похожих на уютные коттеджи со спа-зонами, кажется мне продолжением сюрреалистического сна. Последний раз
Инцидент решился самым тривиальным образом — хозяин дома и зоопарка забрал заявление в ответ на мое обещание не публиковать снимки, и я даже сдержала слово первое время, пока фото были никому не нужны. А как только пришла первая известность, опубликовала их все, решив, что обмануть мучителя животных — не грех, и пусть теперь все знают, какой он мудак.
Отвлекаюсь на эти воспоминания и укол ностальгии, чтобы не обращать внимания на угнетающую атмосферу и кучу настораживающих деталей: не совсем чистый халат доктора, подозрительное железное корытце с ужасающего вида инструментами — какими-то металлическими петлями, ножами, крючками и другими странными штуками, на запах перегара еще и от юной медсестрички, которую позвали ассистировать, на неприятный свет лампочки под потолком — пока что горит только она, но вскоре включается и круглый светильник над высокой двустворчатой дверью — и я отчётливо вижу на нем надпись «Не входить! Идёт операция!»
— К…какая еще операция? — тут же напрягаюсь я, пока доктор о чём-то тихо беседует с Артуром в углу палаты. Спустя мгновение тот подписывает какие-то документы и делает недвусмысленное движение рукой в карман и обратно, после чего передает бумаги назад. Я догадываюсь о том, что он вложил между листов, и начинаю возмущаться еще больше.
— Я не даю разрешения ни на какое вмешательство! Вы что со мной делать собрались, вообще?
— Тихо, девушка, не шумите! — строго отчитывает меня юная медсестричка. — Ничего плохо мы вам не сделаем. Сейчас вот раны обработаем и перевяжем. А как рентгенолог придет утром, отправим вас на снимочек. А ну-ка, вместо того, чтоб ругаться, давайте — глубокий вдо-ох… вы-ы-дох! Еще раз! Вдо-ох… Выдох! Острая боль есть? Вдыхаете на полную силу? Валерий Иванович! Предварительно переломов нет, дыхание не поверхностное, глубокое, — совсем другим голосом, более высоким и чуть ли не ласковым, обращается она к доктору, и тот, отвлекшись от разговора с Артуром, быстро кивает.
— Так, а сейчас сменим одежду и на перевязочку… Халатик ваш давайте сюда, — ловкими быстрыми пальцами, она расстегивает мне на спине короткий ряд пуговиц и распускает молнию сбоку.
— Это у вас халатик, — глядя на непонятно цвета хламиду, лежащую рядом на медицинском кресле и явно предназначенную для меня, ворчу я, стараясь то ли поднять, то ли растопырить руки — максимально, как могу. — А у меня сарафан. Хоть и потрёпанный, — сейчас лучше не обращать внимание на надорванную в пылу борьбы лямку и отсутствующий с одного бока карман.
— Сарафан, сарафан. Настоящее платьице. Мы вас сейчас тоже в платьице нарядим, подлатаем, все что надо сделаем. Как новенькая скоро будете, у Валерия Ивановича золотые руки! — несмотря на раздражение, охватывающее меня от такой пассивной роли и того, что доктор и Артур что-то решают без моего участия, не могу не признать — действует медсестра быстро и аккуратно, раздевая и одевая меня в хламиду, хоть я со своими скованными болью движениями больше похожа на какой-то чурбан.
— Валерий Иванович, тут множественные ушибы спины и конечностей, гематома мягких тканей, небольшой отёк. Фиксируем?
— Конечно, Леночка, фиксируем. Все фиксируем, — устало-флегматичным тоном, потирая руки, Валерий Иванович направляется ко мне и я понимаю, что его общение с Артуром закончено, он сейчас выйдет из палаты, оставит меня наедине с этими людьми, и неизвестно когда я его снова увижу.
— А… Артур! — зову я, пытаясь взмахнуть рукой — палата травматологии очень большая, к тому же у меня начинаются какие-то изломы сознания — почему-то кажется, что комната то удлиняется, то укорачивается. Я списываю это на усталость и стресс, совсем не на то, что мне всё-таки что-то повредили в голове, и как итог — начались галлюцинации.