Никогда_не...
Шрифт:
— Ч…что ты хочешь этим сказать?
— А то и хочу, — подходя ещё ближе, он наклоняется к ней и Эмелька, испуганно пискнув, снова прячет лицо на плече Дениса. — Что есть вещи, которые нельзя спускать. Никому. И если ты покрываешь её, потому что она твоя мать — значит, сама такая же. И даже хуже.
— Да твою ж мать! Вот тут точно хватит, точно стоп! — не выдерживает Дэн. — Нет, брат, я все понимаю — ты в ахуе, я в ахуе, да мы все… Но ты давай, это… тормози. Малая ни при чем, что ты на ней одной срываешься!
— Не на одной, — тем не менее, делая шаг назад, говорит Артур с внезапной усталостью в голосе. — С кем надо, мы уже
— Дядя, ты что! — забыв об испуге, Эмелька поднимает голову, вытирая слёзы, и в ее глазах я вижу другой страх, более сильный и глубокий, чем за Наташку, которой может грозить ответственность. Страх остаться без опор и правил, без тех истин, на которых строилась вся ее жизнь: семья — это святое, свои своих всегда прощают, на то они и свои. А сейчас привычный мир рушится прямо у нее на глазах, погребая остатки когда-то беспечного детства, которое дало первую трещину три недели назад, на выпускном, а теперь — развалилось окончательно.
— Ты… нельзя так говорить, даже думать нельзя! — продолжает Эмель, спешно тараторя. — Дядь, послушай! То, что сейчас творится — это пипец, конечно, кто же спорит, не думай, что я это оправдываю! Мне самой, знаешь, как стремно, от того, что они такое делали и говорили — все наши, все эти два дня! Я почему из дома ушла — мне тоже за них было… стыдно! Очень стыдно! Но это сейчас, дядь, пойми! Сейчас нам надо просто успокоиться… И побыть отдельно, я ж не спорю — вы уезжайте, я вот — буду с Дэном, и домой не хочу возвращаться. Но когда-то мы все остынем, и снова начнём встречаться, общаться — только как нормальные люди! Должен же у нас из этого хоть какой-то урок быть! Мы поймём, что так нельзя, и никто ни к кому не будет больше лезть, никому указывать — и будем как взрослые и родные люди. Родство — оно же никуда не денется! И мы… простим друг другу всё. Всё, что натворили — каждый из нас! Мы все где-то были неправы — кто больше, кто меньше. Ты тоже не белый-пушистый… Сначала обманывал нас, не помогал, когда было надо, а потом вообще — опозорил на весь город. Да, это у теть Поли в компании, среди таких как Вэл, считается, что ничего такого! А у нас… Денис подтвердит — мама с бабушкой даже на улицу выйти не могли первый день, над ними все соседи смеялись — типа вырастили сынка на свою голову, вы только посмотрите! Носились с ним как с писаной торбой, цену не могли сложить, всех девок нормальных отгоняли — а он посмотрите с кем связался! С просроченной бабой из гейропы, где ни семьи, ни жизни нормальной… Прости, теть Поля, это не я так думаю, просто, что говорили повторяю…
«Да не парься и ни в чем себе не отказывай. После тех комплиментов, которых я начиталась, меня уже ничего не смущает», — хочу сказать я, но вместо этого только морщусь и слегка шевелю пальцами уцелевшей руки, как бы дав разрешение на любые слова.
— Так хоть ты… не говори так. Ты же у нас самый умный всегда был, самый серьёзный! Вот и будь умнее сейчас! Обида пройдёт, все сгладится. А если вы все рассоритесь, навсегда… Что мне? Что нам всем тогда делать?
Похоже, этот вопрос, вся глубина отчаяния которого отзывается даже во мне, Артура мало волнует. Продолжая смотреть на Эмельку, он тихо, с расстановкой, как будто обьясняет ей трудную задачку, которую сам давно решил, говорит:
— Ты неправильно меня поняла, Эмель.
— Как… никто? — Эмель совсем не желает закрывать тему, и с каждым новым словом Артура лицо у нее становится все более ошарашенное. Как и у Дэна, да и у меня тоже. Хотя… зная характер Артура, его как раз семейную упертость, трудно ждать чего-либо другого.
— А… я? Я тоже никто… Дядь?
— Если будешь общаться с ними — и ты.
— Артур! — не выдержав, одновременно выкрикиваем мы с Денисом, понимая, что сейчас одна Эмель несправедливо отдувается за грехи всей семьи, даже за те, к которым непричастна.
— Повторять больше не буду. Ты меня поняла. Вы все меня поняли. Всё, хорош языками чесать… Полина, ты как, на обезболивающих продержишься ещё? Надо до больницы дотянуть.
Его не трогает ни вид ни рыдающей, закрывшей лицо руками Эмельки, ни хмурого Дэна, бормочущего сквозь зубы ругательства и явно не ожидавшего от друга такой жестокости, ни мои протесты — настолько бурные, насколько я могу их выразить.
— Нет-нет, только не в больницу, я не хочу… Я не поеду!
— Не выдумывай. У тебя полголовы в крови, это нельзя на самотёк пускать.
— Артуро, слушай… А, может, реально не надо? Перекантуемся до утра вместе — если какая-то фигня случится, все таки легче толпой решать!
— Дядь… Дядь! Не уезжай, а! Ну, куда ты на ночь глядя?
И мой голос, тоже вплетающийся в общий гул:
— Мне уже хорошо… мне не надо осмотр, не надо в больницу…
И его ответ — снова какой-то механический, усталый:
— Полин. Ну хоть ты не…
Что «не», он так и не договаривает, но мне почему-то кажется, что он хочет сказать: «Хоть ты не добивай меня», — и, не найдя в себе сил спорить, я умолкаю. Хорошо, не буду пререкаться и возражать. Надеюсь, он знает, что делает. Но в больницу я по-прежнему не очень-то хочу.
Я думаю об этом, когда после недолгих совещаний о том, кто что делает в ожидании утра, вползаю в салон машины Артура, автоматически оглядываясь — мы вышли через чёрный ход, на часах половина третьего ночи, и в парке уже никого нет.
Время играет нам на руку — начиная с того момента, как он вернулся. Было уже слегка за полночь, толпа успела разойтись — и Артур свободно зашёл в кофейню к Денису. Стараясь на думать о том, что всего этого можно было избежать, явись я сюда немного позже, устраиваюсь на переднем сиденье немного боком — почему-то, если я сижу, как обычно, прислонившись спиной, жутко ломит затылок и головная боль возвращается новой силой. Жалеть о случившемся сейчас нет смысла. Нужно думать не о том, что случилось, а о том, что делать дальше.
Может, действительно, несмотря на нежелание встречаться с докторами, пусть посмотрят меня, сделают там… МРТ или рентген, чтобы узнать, что с моими мозгами. Всё-таки, впереди у нас длинная дорога в другой город. Хотелось бы перенести ее нормально и не впасть в старческое слабоумие, когда до старости еще далеко. Тогда и впрямь получится, что Артур связался с больной и немощной, и я испорчу ему жизнь и цветущую молодость.
— Ну что? Поехали? — он садится рядом, негромко хлопнув дверью и трогается с места так мягко, как будто пытается задобрить самого сурового в мире гаишника. — Как ты? Не тошнит?