Ночь иллюзий
Шрифт:
– Ну, черт меня побери, - сказал он.
– И после этого он все еще жив!
XXII
Какой-то человек с седыми волосами в белом халате и человек с перхотью в пыльной спецодежде подошли и посмотрели на меня. Наконец кто-то отстегнул ремни и снял что-то с моей головы. Я сел, чувствуя головокружение, и мне протянули чашку с чем-то, что имело ужасный вкус, но, видимо, должно было помочь. Действительно, головокружение прошло, оставив мне в подарок тошноту, привкус во рту, тупую головную боль и боль в лодыжках, которая совсем не была тупой.
– Где Сенатор?
– спросил я. Мои мысли двигались медленно, как грузные животные по глубокой грязи.
Носатый оторвался от работы и нахмурился.
– Он шутит, - сказал человек с перхотью. Его звали Ленвелл Трейт, он был ассистентом.
Носатый - Ван Ваук - посмотрел на меня без каких-либо видимых эмоций.
– Видите ли, Барделл, - сказал он.
– Я не знаю, какого рода идеи у вас возникли, но забудьте их. Мы располагаем юридически оформленным соглашением, подписанным при свидетелях. Вы пошли на это с открытыми глазами, вы получите все, что вам положено, но ни пенни больше, и это окончательно.
– Барделл - актер, - сказал я. Мой голос показался мне слабым и старым.
– Ты опустившийся бездельник, которого мы вытащили из канавы и дали возможность заработать, - прорычал Ван Ваук.
– А сейчас ты воображаешь, что можешь получить больше. Но это пройдет. Твое здоровье не пострадало, поэтому не скулить.
– Не смейтесь надо мной. Док, - сказал я, беря его на пушку.
– А как отключение энергии? Как насчет уровня Эты? Это заставило их замолкнуть на пару секунд.
– Где ты нахватался этих терминов?
– спросил Круглолицый.
– Маленькая ящерица рассказала мне, - сказал я и неожиданно почувствовал себя слишком усталым, чтобы беспокоить себя играми.
– Забудьте об этом; я просто пошутил. Нет ли у вас чего-нибудь выпить под рукой?
Трейт вышел и через минуту вернулся с бутылкой виски. Я отглотнул из горлышка пару унций, и все происходящее показалось более сносным.
– Что-то здесь говорилось о плате?
– сказал я.
– Сотня долларов - огрызнулся Носатый; - Не так уж плохо для пьяницы за час или два работы.
– У меня ощущение, что это было дольше, - сказал я.
– Никакого вреда? А? А как насчет амнезии?
– Ну...
– сказал лениво Трейт, - тебе лучше знать, Барделл.
– Выкиньте его отсюда, - сказал Ван Ваук.
– Меня тошнит от его вида. Вот.
– Он полез в карман, достал бумажник, извлек пачку купюр и кинул мне.
Я пересчитал бумажки.
– Сотня, верно, - сказал я.
– Но насчет амнезии - это была прямая подача. Я немного смущен, джентльмены. Вас, ребята, я помню...
– Я огляделся, запоминая всех.
– Но я почему-то не помню
– Выкиньте его!
– завопил Ван Ваук.
– Я ухожу, - сказал я Трейту. Он вывел меня в коридор.
– Между нами, мальчиками, - сказал я, - что здесь случилось?
– Ничего, дружище. Маленький научный эксперимент, вот и все.
– Тогда как получилось, что я ничего о нем не помню? Черт, я даже не знаю, где живу. Как называется этот город?
– Чикаго, дружище. И ты нигде не живешь. Но теперь можешь снять номер.
Двойные двери открылись на цементные ступеньки. Лужайки и деревья выглядели очень старыми и знакомыми даже в темноте.
– Летнее убежище Сенатора, - сказал я.
– Только без прожекторов.
– Не стоит верить этим политикам, - сказал Трейт.
– Послушай моего совета и не пытайся вымогать больше, Барделл. Ты получил свою сотню, даже если твои шарики и смешались немного, но, черт возьми, они не были в отличной форме и до того, как ты пришел сюда. И я был бы поосторожнее с этим мускателем без фабричного клейма, дружище.
– "Ластрион Конкорд", - сказал я.
– Дисс. Мисс Реджис. Ничего этого не было, а?
– У тебя было что-то вроде ночного кошмара. Ты чуть не взорвал все электронные лампы в старом любимчике Франкенштейна. Иди заправься, выспись и будешь как новенький.
Мы сошли со ступеней, и он подтолкнул меня в сторону ворот.
XXIII
Зима выдалась холодной. Я направился к порту, надеясь начать кутеж пораньше. По цене 1.79 за бутылку, имея сотню долларов, можно было просто упиться мускателем. Я попытался вычислить, сколько мне причитается выпивки, дошел до 15 галлонов и случайно увидел свое отражение в витрине.
По крайней мере, я догадался, кто это. Но узнал себя с трудом. Мои глаза уставились на меня из темного стекла, как парочка заключенных, проводящих жизнь в одиночках. Мое лицо выглядело больным, изношенным, изборожденным морщинами. Седая щетина была с четверть дюйма, голова покрыта седыми нечесаными лохмами. Мое адамово яблоко ходило ходуном, когда я сглатывал. Я высунул язык, он тоже выглядел неважно.
– Ты в плохой форме, старина, - сказал я незнакомцу в витрине.
– Наверное, пятнадцать галлонов выпивки - не то, что тебе необходимо сейчас.
Я стоял, глядя на свое отражение, и ждал, когда внутренний голос запищит и напомнит, как согревает сердце выпивка, как замечательно она проскальзывает по языку и добирается до желудка, прожигая путь вниз, успокаивает боль в костях и делает гибкими суставы, приносит уют и легкость мыслям.
Но он не напомнил. А если и напомнил, то я не услышал его. Я чувствовал, как бьется сердце глухими больными ударами, работая чересчур напряженно только для того, чтобы я мог продолжать идти. Я слушал хрипы в легких, ощущал толчки, когда колени шатались из стороны в сторону, подобно струнам контрабаса, болезненную истощенность ослабших мышц.