Ночная духота
Шрифт:
— Габриэль?
— Габриэль, — повторила хозяйка спокойно, и я поняла, что говорит она про индейца. Конечно, у него должно быть какое-то имя, и отчего бы в Калифорнии не быть ему испанским. Мысли об индейце немного успокоили меня, и я заскользила взглядом по комнате, надеясь вновь увидеть бледную фигуру. Но нет, мы были одни. Миссис Винчестер молчала, будто выжидала, когда я исполню её просьбу и укроюсь пледом. И то верно, в том виде, в котором я сбежала от графа, перед лицом старой вдовы представать не следовало.
Миссис Винчестер покачала головой и поправила зализанные
— Присаживайся.
Тихий голос звучал приказом, и я тотчас плюхнулась на софу, подтягивая к себе ноги, чтобы укрыть их пледом.
— Похоже, блуждания в жизненных переходах были не очень радостными.
— Я полночи искала лестницу, чтобы спуститься вниз, — едва слышно произнесла я, не сводя глаз с платка.
Наконец миссис Винчестер убрала платок в узкий рукав.
— Потому что не то искала. Надо стремиться подняться наверх, а вниз мы скатываемся вне зависимости от нашего желания.
Она говорила, едва приоткрывая губы, но я сумела заглянуть ей в рот и, не найдя клыки, немного успокоилась. Хотя чем общество духа, и явно телесного, простуженного и усталого, могло оказаться лучше общества кровопийцы?
— Ваши лестницы иногда ведут в потолок, — произнесла я, не зная отчего начинаю ненужный и опасный разговор.
— Иногда мы слишком высоко взлетаем и, разбившись об облака, падаем вниз. Чем удивляют тебя мои лестницы? Когда ты идёшь по ним в тупик, у тебя есть шанс безболезненно вернуться назад и продолжить поиск верного пути. Или того, кто укажет его.
— Габриэля? — почти перебила я хозяйку. — Он что-то сказал вам, когда пошёл на мои поиски?
— Ничего. Я не знала, что он кого-то ищет. Он приходит, когда ему вздумается, и так же незаметно уходит. Мой дом открыт для всех, кому есть что искать в себе. Ты не нашла лестницы, но неужели только её ты искала?
Я сжалась под пледом и вдруг поняла, почему наверху было так темно.
— Отыскать в своей душе свет очень тяжело, — ответила за меня миссис Винчестер. — Но даже идя вперёд с горящим сердцем, не всегда найдёшь верный путь с первого раза. Хорошо, что ты искала, даже на ощупь. Иногда это самый верный путь. Возможно, Габриэль помешал тебе отыскать то, что ты в действительности искала?
Если это был вопрос, то я не знала ответа. Я искала в себе прощение для графа. Нашла ли я его, или мне надо было побыть с собой наедине до рассвета, чтобы понять, как вести себя дальше? Индеец не просто так привёл меня сюда. Мне здесь должны помочь.
— Я хочу починить твой наряд, — неожиданно сказала миссис Винчестер, задержав взгляд на сведённых под пледом коленях. — Идём в мастерскую. Негоже девушке расхаживать в порванном платье. Сначала следует привести в порядок оболочку, а потом уже браться за то, что внутри. Иначе бесполезно наводить в душе порядок. Это как пытаться поставить фарфоровую
— А для чего вы тогда построили подобный буфет?
— Потому что некоторые души пытаются это сделать. Кому-то надо перебить половину сервиза для того, чтобы понять, что следует искать полку по размеру чашки.
Миссис Винчестер прошла мимо, и я не почувствовала холода. Наоборот слух мой согрело тяжёлое болезненного дыхание старухи.
— Не торопи меня, — сказала она, приоткрывая мне дверь. — У меня болит всё тело, даже крошечные ступеньки иногда кажутся непреодолимыми. Но до лифта идти ещё дальше. Позволь мне опереться о тебя.
Рука миссис Винчестер оказалась тёплой, по-старушечьи шершавой и цепкой. Она шла со стороны перил, ища и в них поддержку. И не зажгла верхний свет, потому что взяла с собой лампу, и теперь наши фигуры отбрасывали на стенах тени, как в фильмах ужасов, но я не чувствовала страха. Близость старухи дарила странное спокойствие, и мне даже было жалко отпускать её руку в мастерской.
Миссис Винчестер принялась рыться в многочисленных ящичках комодов, выстроенных вдоль стен мастерской, велев мне снять платье и завернуться в плед. Трясущимися руками миссис Винчестер заправила швейную машинку и уже пропустила под иглу ткань, как вдруг хитро взглянула на меня и поманила к себе.
— Ты должна сделать это сама, — сказала она не терпящим возражений голосом.
— Сама? — я пожала плечами, ещё сильнее стягивая под шеей концы пледа. — Но я не умею пользоваться ножной швейной машинкой. Да и никакой не умею.
— Ничего. Научишься. Надо только подлатать платье, а утром ты переоденешься в другое. Так что можно и криво прострочить. Ничего страшного. Главное, сделать это самой.
И мне ничего не оставалось, как скинуть плед и почти что в костюме Евы усесться за машинку, поставить босую ногу на педаль и возложить руки на ткань. Казалось, что машинка шила сама, и миссис Винчестер, подходя с ножницами, чтобы обрезать нити, не уставала меня нахваливать. А пока я строчила, она хлопала ящичками в поисках, как оказалось, подходящих для рукавов кружев. Их, кажется, называют фонариками. До сих пор не понимаю, как сумела пристрочить их к платью, а потом ещё и узкие, полупрозрачные, тонкие рукава, превратив платье наполеоновской эпохи в нечто целомудренно-викторианское.
— Я обожаю кружева, — призналась миссис Винчестер, задумчиво оглядывая меня с ног до головы. — Я сплела эти кружева, как только мне доставили из Англии специальную машинку — подумать страшно, как раньше бедные женщины плели их на коклюшках. Всё-таки быстро летит время, но оно мучительно для женщин, если нечем занять руки…
Я опустила глаза, понимая, что любое слово старухи сейчас адресовано моей продолжавшей блуждать в потёмках душе.
— Ты всё равно дрожишь, — покачала головой старуха, плотнее закутываясь в тёмную траурную шаль. — А так я могла бы предложить тебе французского мороженого. Дочери соседей очень любят его, а я люблю их смех. Радость, беззаботная радость — это то, что мы хотели бы забрать с собой из детства. Это то, что мы первым делом теряем, взрослея.