Норковая Шуба
Шрифт:
– Вам ничего не нужно, Ахмет Бей?
Ничего ему было не нужно. Головная боль отступала, дышать стало легче, он понял, что через несколько минут заснет. Ахмет закрыл глаза и ответил секретарше больным осипшим голосом:
– Меня нет.
Малыш
Открывает Алена свой барчик – а там ничего и нету. Ни коньячка, ни текилки, ни вискарика. Бар вынесли под ноль, и в этой голой зеркальной пустоте лежит записочка.
«Алена, когда ты это прочитаешь, меня уже не
«Осиротел мой барчик, – загрустила Алена и вздохнула: – Эх, Малыш, Малыш…»
Малышом звали последнего парня Алены и предпоследнего тоже звали Малыш. Так получалось в последнее время – чем старше становилась Алена, тем моложе у нее были мальчишки, и каждого она звала Малышом.
Этому, что обчистил бар, недавно исполнилось двадцать два. Малыш! Когда Алена назвала его так в первый раз, он рассмеялся. Экземпляр был выше Алены на голову, за его широкими плечами она могла спрятаться полностью. Он подхватил ее внушительное тельце на руки, легко, как пакет из супермаркета, и усмехнулся:
– Значит, я для тебя Малыш?
– Да, – Алена с ним бодалась. – Говнюк ты еще.
Парень был моложе Алены на пятнадцать лет, и что ей было думать, когда он высадил ее последний коньячок? Ругаться на ребенка? Обижаться на шалости? Алена зевнула и включила плиту. Выпить нечего – будем варить кофе.
В соседних квартирах запели будильники, на часах было шесть утра. В это время Алена только ложилась, она работала администратором ночного клуба, поэтому режим у нее был перевернут: ночью работаем, утром – спать.
Алена понимала, что для женского здоровья такая работенка не подарок. Малыш все время говорил Алене, по десять раз одно и то же повторял: «Бросай работу! Бросай свою поганую работу! Алена, дальше так жить невозможно, нужно все поменять».
Алена уходить из клуба не собиралась, она привыкла, организм приспособился к ночному режиму, ничего она менять не хотела, и объясняла это Малышу настойчиво: «Не собираюсь ничего менять! Малыш! Ну как же ты еще не понял! Мне моя жизнь нравится». И действительно, как она могла послушать мальчишку, который к тому же опустошил ее бар и даже граммульку виски ей не оставил, так что пить придется голый кофе.
Алена взяла свою чашку, у нее была любимая черная чашка для кофе. Села в кресло, кресло осталось от бывшего мужа, очень удобное, глубокое, выбрасывать было жалко. Она закурила тонкую сладкую сигарету, давно привыкла к сладким, и прочитала еще раз глупое письмо, которое оставил ей Малыш.
«Алена, когда ты это прочитаешь, меня уже не будет, я уехал в Фергану. Я решил, лучше прыгну с моста. Пусть меня похоронят рядом с бабушкой. Прости, Ален, я выпил всю твою текилу. Виски взял с собой, потому что мне очень плохо, не знаю, как сказать тебе, чтобы ты поняла, как мне плохо. ПЛОХО! ПЛОХО МНЕ! Буду бухать всю дорогу. Ехать три дня, так что ты еще успеешь мне позвонить. Если ты позвонишь, тогда все будет нормально. В смерти моей прошу не кого (sic!) не винить».
– «Не кого не винить»! – Алена заметила ошибку и с отвращением поморщилась. – Научила дурака: «не» с глаголом пиши, говнюк,
После этого письма ей стало скучно до изжоги, как будто она пришла в кино и обнаружила, что фильм сто раз смотрела и повторять не хочется. Она взяла письмишко и примагнитила его к холодильнику.
Холодильник у Алены как прилавок сувенирной лавки, весь в магнитах из теплых стран. Каждую зиму на свой день рожденья Алена уезжает подальше, отмечает свой праздник в отеле с чужими людьми, потом возвращается в наши холода и добавляет новый магнит в коллекцию на холодильнике.
Холодильничек у Алены веселый только снаружи, а внутри там грустно и пусто. Супчики, бульончики, домашние котлетки Алена считала баловством и обедала в кафешках. Готовить ей было некогда, но покушать она любила, тут уж ничего не поделаешь.
Когда появился Малыш, в холодильнике стало веселее. Малыш готовил, он умел делать настоящий ферганский плов. Сейчас бы после работы Алена скушала тарелочку с великим удовольствием, но Малыша она разогнала, и опять у нее началась сухомятка. Кусочек сыра, белая булка, на полминуты в микроволновку – вот тебе завтрак.
Малыша Алена понимала, она ведь и сама была когда-то Малышом и тоже плакала, и как Малыш кричала: «Мне плохо! Плохо!» «С моста нет… С моста я прыгать не собиралась, – Алена припоминала смутно что-то далекое и удивлялась. – Неужели прошло столько лет? Даже смешно теперь… Неужели я тоже кричала как дура: «Умру без тебя! Мне плохо! Плохо! ПЛОХО!»
После завтрака Алена всегда ложится отдохнуть в своей темной зашторенной спальне и отключает телефон. А ей никто и не звонит с утра, все знают, до двух у Алены ночь.
И Малыш тоже спит. Малыш лежит в третьем купе на нижней полке, повезло Малышу. Он заворочался и скоро проснется от сильной жажды. Малышу снится горячий песок, целые горы сухого горячего песка, песочные карьеры за Ферганой, в которых он в детстве искал золото. Малыш копает, копает, копает голыми руками, и утопает в песке, песок скрипит у него на зубах, песок у него под рубашкой, и в глаза попадают колючие песчинки. Он моргает, плюется песком, ноги вязнут в рыхлом рассыпчатом месиве, а он все копает и копает. Во сне Малыш резко дергает ногой, потому что снится ему, что карьер сейчас рухнет, Малыш наступает в песок, нога проваливается в пустоту, поэтому и дергается.
Этой зимой Малыш оказался в яме, в буквальном смысле, не во сне. Он целый месяц просидел в бетонной яме для осмотра машин, в мастерской у своего отца, и работал там в две смены, лишь бы не вылезать. А зачем? Что там такого интересного может быть на улице? На какие рожи ему пойти посмотреть? С кем разговаривать? Малыш не хотел никого видеть. В тот день, когда Алена ему сказала: «Все, Малыш, пора прощаться», жизнь у него закончилась, и начались стандартные операции. В семь утра подъем, зубы почистил, штаники натянул, еду пожевал, маме спасибо сказал – и на работу, в яму. Ключ в руки – и давай целый день гайки крутить.