Новатерра
Шрифт:
– Одолжить смокинг? Вкупе с тельняшкой будешь выглядеть 'митьком' с тяжёлого похмелья... Пошли!
– Одну секунду, товарищ полковник, - остановил гетмана Никоненко.
– Да?
– Спасибо вам огромное!
– Ты, кажется, уже благодарил.
– Нет, господин полковник, это - за Неё!..
...Она сидела рядом с обретённым 'па'. Он, развалившись на мягѓком ложе посреди балкона, ленился помогать супруге мыть посуду. Приѓкидывался, что ночные похождения по 'нинкам' вылезают боком. И пораѓжался: ноющая боль утихла, как только рядом оказалась девушка. Обоим было хорошо. Но Александр всё-таки решил добавить ложку дегтя в бочку мёда, поставив заключительную
– Малыш, хочу обсудить с тобой один серьёзнейший вопрос.
Девчонка зримо напряглась.
– Да, па, слушаю тебя.
– Только, чур, не плакать!
– Я постараюсь...
– Малыш, - повторил он, насколько сумел, мягко и проникновенно, - у тебя позади невероятные трудности, и не твоя вина в том, что они возникли. Каждый из нас многое пережил за двенадцать последних лет. Кто-то раньше выбрался из кошмара, в который ввергла мир Бледная Чума, кто-то позже, а кто-то вообще не собирается делать этого. У тебя, девочка моя, началась новая жизнь, третья по счёту, и я прошу - нет, даже требую!
– постарайся скорее забыть всё, что окружало тебя в жизни прежней. Её вообще не было. Ты умерла шестилетним несмышлёнышем и чудесным образом воскресла в нашем доѓме взрослой девушкой, я уже как-то говорил тебе об этом. Забудь о тех двенадцати годах! Никогда, - раздельно и жёстко проговорил гетман, - ни Павел Никоненко, ни кто-либо другой не посѓмеет даже подумать о тебе плохо. Пока жив я, пока жива Алина...
– Кто меня звал?!
– вбежала та и плюхнулась рядом с супругом.
– Погоди, мать! ...пока живы наши друзья, мы разорвём за тебя любого в клочья, даже саму Смерть!
– Ты ошибаешься, па, - Алёнка всё же уронила пару слезинок.
– Паша хороший человек, единственный хороший из тех, кто был Там. И ещё Сергеевна...
– Сергеевна... да, Сергеевна, - гетман едва сдержался, чтобы не сказать о том, что старой учительницы больше нет.
– Я всё помню, па! Это он отыскал меня в лесу, он передал инокине Прасковее. Он пытался убить этих двоих, но у него не получилось, а они чуть не застрелили его самого. Он никогда не сделает мне зла!
– Просто мне показалось, девочка, что за ужином ты была чересчур напряжена. Думал, это от присутствия Никоненко.
– Нет, па, что ты?! Я рада его видеть. Просто... просто... как бы так...
– Говори, малыш, у нас ведь откровенный разговор.
– Просто вы такие умные, много знаете, красиво говорите, а я...
Предательские слезы снова брызнули из её глаз.
– Солнышко маленькое, - невесело усмехнулся Александр, - да мы ведь на тысячу лет старше, чем ты, многое видели, многое слышали, много общались с людьми. У тебя остѓрый ум, прекрасная память, через какой-нибудь месяц ты всему науѓчишься, привыкнешь к новой жизни, в которой, поверь, не так уж плоѓхо. Я понимаю, есть вещи, к которым трудно привыкнуть сразу, нужно в чем-то переломить себя...
– Да, вот вы...
– начала Алёнка и внезапно осеклась, даже прикѓрыла рот ладошкой.
Александр отнял её руку.
– Говори, девочка, мы всё поймем правильно.
– Вы привыкли жить вдвоём, вам было хорошо, и вдруг я...
– Ах, вон ты о чём?! Боишься разрушить наш маленький парадиз?
– Что разрушить, па?
– Рай. Ад иначе называется 'инферно'... Даже не думай об этом, миѓлая. Мы - взрослые, битые жизнью люди - вполне отдавали себе отчёт в возможных трудностях, когда делали тебе предложение войти в нашу семью и остаться в ней. И нас всё-таки двое, потому нам много легче приѓвыкать. Малыш, чем раньше мы из 'двое плюс один' превратимся в 'трое'...
– Дэн фыркнул на ночную бабочку, и Александр тут же уточнил, - простите, мистер Дэниел, в 'трое с половиной', тем лучше будет для всех. Мы очень крепко полюбили тебя, малыш!
– А я, Боже, как я люблю вас!
–
...Александр делал вид, что дремлет. Прикрыв глаза, слушал развесёлые истории жены. Перебирал пальчики дочери. И думал: жизнь всё-таки удалась. Он повоспитывал ребёнка. Разбил врагов, правда, пока не всех. Посадил... их же. И, наконец, построил дом. Где хорошо. Куда стремится сам. Где его ждут и любят. В принципе, можно помирать. Но жалко!.. Завтра суббота. Она будет, - вспомнил предсказание Алёнки. Возможно, будет воскресенье. Ну, а вот потом... Что ж, поживём - увидим. Конечно, если поживём... Так, хранитель мой?!
...
– Вот тут ты прав на сто процентов!
– протявкал ангелок.
– И не мешай мне, пожалуйста, спать!...
...
– И чтоб ты сдох!
– внёс свою лепту тёмный силуэт...
Нарисуйте мне дом, да такой, чтобы в масть!
В масть козырную, лучше бы в бубну...
В доме том укажите мне место, где бы упасть.
Чтоб уснуть и не слышать зов глашатаев трубный.
Нарисуйте мне дом, да такой, чтобы жил.
Да такой, чтобы жить не мешали.
Где устав от боёв, снова силы б копил
И в котором никто никогда бы меня не ужалил...
(А.Я. Розенбаум)
Отдать концы!
Телеграмма: 'Сёмочка, ёб твою мать! Подробности письмом. Целую. Папа'
Гетман Александр Твердохлеб был маргинальным элементом. Вы только не подумайте плохого! Всего лишь вышедшим за край из общего потока. Из общего простонародного потока настороженного отношения к евреям. До такой степени вышел за край, что относился к ним столь же спокойно, как к великороссам, немцам, молдаванам, украинцам и тунгусам. Может быть, даже чуточку получше, чем к последним. Почему? Да потому хотя бы, что ни одного тунгусского обычая не знал. А вот еврейский знал! И даже разделял его. И полностью поддерживал. Речь - о субботе.
Субботу гетман обожал. Ибо за нею следовало воскресенье. А вот воскресений не любил. За понедельники... По дням субботним прекращались все работы, иррегулярное казачье войско занималось делом строго войсковым: наступало, отступало, занимало оборону, стреляло, бегало, прыгало, подтягивалось, совершало подъёмы переворотом и марш-броски с полной выкладкой, отжималось, скакало, обслуживало боевую технику, вооружение и лошадиную субстанцию, и прочее, прочее, прочее. Чем гетман никогда себя не утруждал. Какого чёрта?! Не наѓвоевался, что ли?! Обычно занимался ленью. А нынче был готов, будто ортодоксальный иудей, всю, как есть, субботу посвятить Всевышнему. В лице слуѓжителя Его, архимандрита, Первого Анахорета и тому подобное... До точки. До упора. До умопомрачения. До жути. До приведения своего организма в полную алкогольно-токсическую непригодность. Непригодность ни к чему вообще. Кроме похмельного синдрома...
Ленивый и ужасный в своей лени, он, разленясь, ленился на боку и думал, как бы долениться до обеда. Ленился... тьфу, молился Богу, чтобы придержал коней своего верного слуги, и доленился до пинка под самую... ну, сзади которая. От Богачёва.
– Что за фулиганство?! Щас милицию вызову!
– Подъём, рожа ленивая, а то сейчас до носа дотянусь! Девчонки хату с рассвета вылизывают, а он развалился, как боров!
– Предлагаешь и мне подключиться? Нельзя, брат.