Новый Мир (№ 2 2009)
Шрифт:
— Подложит он нам что-нибудь на даче! И тогда сразу получит все наследство.
И после такой голливудщины вызывалась к Ивану Константиновичу сначала простая “скорая” — 03, но она не снимала трубку.
— Потом приезжали внимательные разумные врачи. Угадайте, почему?
— Трудно, но мы попробуем. Наверно, потому, что это платная “скорая”.
Потом Иван Константинович опустошенно начинал высчитывать: на 99процентов он уверен, что сын замышляет что-то страшное, нечеловеческое. Но один процент — он такой огромный, просто сердце
— Ивану-младшему три года было. Играли в чаепитие в детском саду, насыпали песок в игрушечные стаканчики. Воспитательница, практикантка еще, командует: “Горячо, дуйте, ждите! А вот теперь можно пить”. Не успели оглянуться, как мой дурак заглотил весь песок и чудом не умер. Ведь в группе тридцать два ребенка, а пил песок он один. Такой был доверчивый.
А дальше повисала тишина, которая говорила: “А сейчас?”
Нам уже рассказывали несколько историй охоты за деньгами родителей, но без смертельного налета. Например, наш однокурсник работает на Карибах и написал доверенность сыну, чтобы он получил контейнер с запчастями в порту Петербурга. Сын все запчасти реализовал, деньги прокутил, а отцу плакался, что контейнер потерялся. Возмущенный однокурсник позвонил с бурных Карибов, диспетчер ему ответил в том смысле, что у них все ходы записаны. Получили контейнер тогда-то, вручили по доверенности через трое суток. Хотел горячий отец посадить отпрыска, но тот рыдал, ветхозаветно обнимал отцовские колени и обещал закончить универ с отличием. И студент был определен на хлеб и воду до конца обучения.
Аня горюет, мы горюем и говорим:
— Неужели вам придется уезжать из Перми?
— Хренушки — уезжать куда-то! Не дождутся, чтобы бросили племянника в гордуме. А в других местах кто нас прикроет?
Мы здесь впервые слышим про думского племянника. Но, с другой стороны, можно было предполагать кого-то в этом роде, видя их удачливость.
— Закажу молебен, закажу сорокоуст за наше с Иваном здравие, но из Перми ни ногой! Ведь вообще-то некуда, некуда ехать!
И Аня плачевно развела руками. Мы увидели, что вокруг Перми раскинулась пустыня, в которой нет ни одного думского племянника.
Племянник, впервые возникнув в этом разговоре, продолжал реять через час, во время звонка Ани:
— Послушайте, тут такое творится, то есть происходит, то есть такие повороты!.. Дед Ивана Константиновича — священник расстрелянный— никого на допросе не назвал!
— Подожди, Аня. Сколько лет твоему Ивану?
— Шестьдесят девять. Он внук священника. На синодальной комиссии дали нимб местночтимого святого-мученика. Вот племянник сейчас приезжал из думы, просит фотографию, чтобы икону написать. Кажется, где-то была, но не можем найти.
И последовал получасовой телефонный рассказ, что дедушка Степан, то есть мученик Стефаний, начал являться в Верещагинском районе и чудеса творить.
— Бум канонизации сейчас. Около двух тысяч причислили к мученикам.
— Букур, слово “бум” не сюда... Тогда были не только расстрелы, после революции. Священников пытали! И вот синодальная комиссия запрашивает каждый раз в архивах ФСБ протоколы: не сотрудничал ли батюшка, не назвал ли кого. Дед Степан
— Аня, стой — как это побежал за девушкой?
— Явился. Она хотела утопиться из-за жениха, который подлец оказался— страшно запил, не мог остановиться… А отец Стефаний ее догоняет и за рукав держит. А потом пошел с ней к этому запойному жениху, как цыкнет на него, как топнет, и у того сразу горбик стал расти...
— Перестал пить?
— Да. Но там все круче. Во время перестройки батюшка им обоим явился: “Почему не рассказываете о чуде?” Ну, они пришли в воскресенье в церковь и рассказали настоятелю. Настоятель ответил: “Давно про Стефана говорили: это человек, ходящий верою”. А потом еще одно чудо: во время расчистки оврага экскаватор подцепил гроб, сквозь щели было видно нетленное тело в священническом облачении. Благоухания не было, но не было и запаха тления. Под волосами нашли отверстие от пули. Переоблачили, перезахоронили. Попросили фотографию у нашего племянника — он тоже правнук Степана, как и мой пасынок. Будут писать икону.
Иван-младший нашел фотографию прадеда и отдал не думая: какое-то чувство восторга завалило все мысли. А потом задумался, да и жена подсказала:
— Мог бы на этом срубить что-то более увесистое, чем восторги.
— Что бы я без тебя делал! Веду себя как штымп! — Он вдруг с ласковой строгостью накинулся на сына Мишу: — Что это за игры у тебя в компе, сплошные вопли и моря крови! У тебя предок — отец Стефаний!
Кстати, насчет отцов и сыновей. Он хотел снять трубку, чтобы раскрутить своего отца на пару тысяч долларов, нет, столько не даст, ну хотя бы на тысячу, мол, хранил я фотографию прадеда бережно много лет. Тут он закашлялся и не останавливался до утра понедельника. И травяные сборы жены не помогали. Он изнемог, уже рвота подступала, редкие слезы покапывали, и он наконец прохрипел наверх:
— Прадедушка ты Степан! Да это я так подумал, в шутку! А батяню уважаю, уважаю! — И вдруг сам себе сказал: — Если уважаю, то зачем тогда ключи украл? Так еще за это, что ли, врезали? Ой, как вы там все помните!
Тут судорога рвоты его скрутила и стала выжимать из него все планы, наметки, разводки…
— Ладно-ладно! Все понял, кругом виноват!
Травка словно почувствовала, что здесь есть враг, которого не видно. Она сказала:
— Будь мужчиной! Не сдавайся! Я заварю сейчас новый грудной сбор, против астмы. Против всего!
— Так плохо, ничего не понимаю.
— Мучеников щас — как грязи в наших родных болотах.
— Уйди, дура! Из-за тебя погибаю!
Мучительно кашляя, он одновременно трезво прикидывал: взять из заначки пять тысяч и отнести куда-то там в часовню или какую еще контору, пусть эти бородатые возьмут да помолятся, а то ведь совсем помираю… Нет, пять — жирно будет, отломлю от них две и отдам Лучку моему, Лукерьюшке, ей надо, она молодая, жадная, я обещал оплачивать комнату… Лучок до последнего изгиба отчетливо встала перед ним, и еще сильнее разросся кашель. Он посинел, дыхание почти совсем отлетело, и он прошелестел черными губами: