Нуль

Бабенко Виталий Тимофеевич

– Не смей рассуждать об убийствах! – взревел Сергей. – Мал еще! Если бы книжки читал – не рассуждал бы так. А из видака только убийства и лезут. Ты, наверное, киношных смертей перевидал больше, чем я выкурил в жизни сигарет.

Тут я понял, что мне хочется не только пить. Слово «сигарет» послужило триггером. «Покурить бы!» – заныл весь организм.

– Сережа! – сиплым голосом позвал я.

На кухне что-то звякнуло, послышалось бульканье, и в дверях кабинета появился Сергей с бокалом апельсинового сока в руке.

– Продрал глаза? Ну, молодец. Пора, уже десять часов.

На, выпей. Я понимаю, тебе другого хочется, но извини, нету.

– Ох, спасибо большое, – пролепетал я. – Сок, это очень кстати.

– Да уж догадываюсь. Ну, старик, ты вчера дал. И как тебя угораздило на лифтовой площадке напиться? Еще хорошо, что на нашей. И слава богу, что не на улице – замерз бы к чертовой матери!

– Кое-какое разумение имеем, – похвалил я себя.

– Ты хоть помнишь, как я тебя тащил? Тяжелый, дьявол… С меня пятнадцать потов сошло. От смеха чуть грыжа не выскочила.

– От смеха? – Я усомнился. – Что же смешного в пьяном беспамятном теле?

– А ты песню пел. Даже соседи вышли послушать.

– Пел?!! Какую еще песню?

– Старый боевой гимн собственного сочинения. Про дедушку Ленина.

– Ох, блядь! Правда, что ли?

– Не матерись, кругом женщины и дети. Конечно правда.

У дедушки Ленина в жопе

Гудит заводной вертолет.

И слышат народы Европы:

«Впегёд, коммунисты, впегёд!» –

со вкусом процитировал Сергей.

Я выдавил из себя улыбку:

– А больше ничего не творил?

– Больше ничего. Зато песню исполнил на «бис» раза четыре. Соседи были в восторге. Особенно та бабуся, что в дальней квартире живет. Она, между прочим, стоеросовая коммунистка, за Зюгу голосует, рада была бы позвонить куда следует, да некуда.

– Слушай, Сережа, – перебил я его, – у тебя сигареты есть? Курить хочется – сил нет.

– Ну, друг Синицкий, так дело не пойдет. Сначала душ, позавтракаешь, кофе выпьешь, потом сигарета. Курить с похмелья натощак – это все равно что стакан принять. Тебя опять развезет, а мне с тобой нянчиться некогда. Дела ждут.

Из передней донесся голос Кати:

– Сережа, я в магазин. Пока.

Ясно. Теперь, пока я не уйду, «Джейн Остин» домой не вернется. Нет, мы не враждуем, Катя относится ко мне очень доброжелательно, но – только к трезвому. Пьяный или похмельный друг превращается для нее в сатану – разумеется, в коренном смысле этого слова, которое означает «враг».

Когда я вышел из душа и окончательно привел себя в порядок, на кухонном столе уже был накрыт завтрак – для меня одного: Сергей с семьей поели раньше.

– А где Коля? – поинтересовался я, намазывая паштет на кусок хлеба.

– В институте, – откликнулся Костик. – Они по субботам учатся.

Под кухонным столом лежала собака – девочка-ризеншнауцер по имени Жука. Она изредка поворачивала голову в мою сторону и взрыкивала. С Жукой у меня тоже неплохие отношения, но в этой семье и собака не переносила запах спиртного.

То ли ворчание Жуки, то ли уход Кати, то ли присутствие

в кухне Костика – он славный мальчик, я его люблю, и он платит мне тем же, «дядя Синицкий» для него лучший гость в доме, но иногда Костя меня почему-то раздражает, – в общем, что-то взболтало осадок в душе, и я почувствовал, как в мою телесную оболочку вселяется бес. Из всех возможных тем для беседы я выбрал – или подхватил – ту, которую ни поднимать, ни продолжать не следовало, – тему убийства. Хотя, если честно разобраться, причиной моего агрессивного состояния были вовсе не домашние Сергея и уж конечно не собака Жука. Причина бурлила в моем собственном желудке, царапалась в подвздошье, колотилась в висках, а имя ей было – похмельный синдром.

– Что это вы тут про убийства разговаривали? – начал я.

– Да вот молодой человек считает, что в убийстве ничего особенного нет, – сказал Сергей.

– Нет, папа, я так не считаю, – возразил Костик. – Я только сказал, что всяких гадов убивать надо.

– Без суда и следствия? – уточнил Сергей.

– Да хотя бы и без суда.

– А кто будет решать, гад данный человек или нет? – Я почувствовал, что Сергей накаляется.

– Кому надо, тот и решит, – пожал плечами Костик. Он взял кусок хлеба и стал аккуратно намазывать его маслом.

– Нет, ты слышал, Синицкий? Для этих нынешних необразованных ребят ничего не существует. Два с лишним тысячелетия римского права, хабеас корпус, пятая и шестая поправки в американской конституции, законы государства российского – всё псу под хвост.

– Я не знаю, что это такое твой корпус, – сказал Костик, – но гадов надо убивать. Причем безжалостно, блин.

– Блин! Опять блин! – возопил Сергей.

– Ай, да не привязывайся ты к словам, – скривил лицо Костик. – Помнишь, ты сам много раз говорил мне – волкодав прав, а людоед нет? Вот волков давить и надо.

– Во-первых, это сказал не я, а Спиридон Егоров у Солженицына. – Сергей побагровел. Видимо, эти споры велись в доме не первый раз, и Костик непроизвольно, а может, и сознательно метил отцу в уязвимое место. – Во-вторых, я тебе в сотый раз говорю, любое государство должно обладать четким и ДОКАЗАТЕЛЬНЫМ механизмом отличения людей от волков. И в-третьих, фраза Солженицына принадлежит к числу так называемых финальных аргументов. То есть таких аргументов, после которых спор заканчивается. Для меня финальный аргумент другой. Нельзя убивать людей! Знаешь, что сказал Марк Твен об убийстве? Конечно, не знаешь. Откуда тебе! Твой читательский багаж – первые двадцать страниц «Трех мушкетеров», которые ты прочитал только потому, что я стоял у тебя над душой.

– Неправда!!!

– Правда! Так вот, Марк Твен сказал: «Убивают все живые существа – из этого правила, кажется, нет исключения. Но во всем списке человек – единственное существо, которое убивает ради забавы; единственное, которое убивает по злобе; единственное, которое убивает из мести». И я повторяю в сотый раз: нельзя убивать людей. Точка.

Вот тут бес в меня вселился окончательно и начал действовать. Вместо того чтобы перевести разговор на другую тему, я решил подпить масла в огонь.