Нуль

Бабенко Виталий Тимофеевич

Нож угодил точно в центр листа. Несколько секунд он торчал там, подрагивая, а потом амулет сорвался с гвоздя, упал на пол и раскололся пополам.

Сергей в ужасе уставился на обломки.

Именно в эту секунду дверь отворилась и вошла заснеженная Катя.

– Мальчики, что это у вас тут стряслось? – вопросила она, недоуменно разглядывая лежащий на паркете нож.

Позднее Сергей сказал мне, что, когда оберег с треском разлетелся на половинки, ему в ноздри самым ирреальным образом ударил знакомый отвратительный запах – скользкий и душный, отдающий псиной и мокрым песком. Запах крови.

Сергей

всегда отличался повышенным интересом к запахам. Он, разумеется, не был специалистом в этой области, не был и тонким знатоком парфюмерии, то есть «Шанель № 5» мог отличить от «Дюны», а «Габриелу Сабатини» – от «Глории Вандербилт», но, вполне возможно, диапазон распознавания этим и ограничивался. Говоря о повышенном интересе Сергея, я имею в виду его умение не определять, а точно описать запахи, знание истории парфюмерного дела и поэтическое отношение к ароматам.

Когда-то Сергей написал несколько статей о запахах, и сейчас я хочу привести хотя бы один отрывок – мне почему-то кажется важным, чтобы этот текст иногда говорил голосом Сергея.

...Любопытную роль играли ароматы у некоторых племен североамериканских индейцев. С помощью запахов индейцы «фотографировали» воспоминания. Мужчина носил на поясе герметические коробочки с различными сильнопахнущими веществами. Это могло быть масло из коры каскариллы, или толуанский бальзам – камедь, доставленная из города Толу в земле чибчей, или ликвид-амбар – ароматическая смола стираксовых деревьев, да мало ли духов можно изобрести, живя в лесу! В минуты сильных переживаний индеец открывал какую-либо коробочку и вдыхал аромат. Спустя годы – при вдыхании того же запаха – в воображении вставала яркая картина давнего события. Получалось, что индеец всю жизнь хранил при себе памятные «снимки» – ровно столько, сколько коробочек умещалось на поясе…

...Это было много лет назад. Я впервые попал в большой арабский город – волшебный и пряный Каир – и второй день бродил без цели по его жарким людным улицам, стараясь больше смотреть, чем слушать, и больше слушать, чем задавать вопросы. Заблудиться я не боялся: в руках был путеводитель, который в случае надобности легко вывел бы меня из тупика.

С улицы Шампольона я свернул на улицу какого-то деятеля местного значения, пересек широкий проспект, свернул в тесный переулок, еще поворот, еще, и вдруг я оказался в одном из тех районов, которые на плане выглядят лишь частой безымянной сеткой, далеко не всегда точно вычерченной. Вокруг вздымались высокие серые, словно намеченные карандашом дома, изрядно уже обветшалые, на тротуаре сидели на низеньких скамеечках торговцы, разложив перед собой кучи алых, как сандал, фиников, желтых, как шафран, груш, темно-зеленых, как гашиш, манго, зеленых, как галаадский бальзам, съедобных кактусов и бледно-зеленых, как розовое масло, карамболей. И конечно, вездесущий хор грязноватых уличных мальчишек на все лады распевал одно лишь слово: «бакшиш». Я стоял в растерянности, не зная, что предпринять дальше.

– Не желает ли господин посмотреть один в высшей степени любопытный и столь же пристойный магазин? – раздался за спиной чей-то учтивый голос.

Я обернулся. В двух шагах стоял, изогнувшись в вежливом полупоклоне, небольшой полный человек в феске. Фиолетовая галабея на нем, вопреки привычному, вовсе не выглядела мешковатым балахоном, наоборот, казалась хорошо подогнанным, по мерке, одеянием.

От человека исходил некий тонкий запах, легко, впрочем, побивавший прогорклую уличную духоту, но природа его была неясна.

– Что за магазин? – спросил я подозрительно,

– О, господин не пожалеет. Прекрасный магазин. Редкий магазин. Называется «Дворец тысячи и одной ночи».

Звучало очень соблазнительно. Я поразмыслил и согласился.

Мы прошли несколько десятков метров, и мой сопровождающий отворил неприметную дверь в облезлой стене многоэтажного дома, помедлил, пропуская меня вперед.

Я шагнул и… едва удержал равновесие, чуть не сбитый с ног тугой волной запаха, ринувшейся из проема. Запах был почти материален, он рвался наружу с настойчивостью скинувшего узы пленника, и все же пройти внутрь было нетрудно.

Во «Дворце» не оказалось Шехерезад, на что я, честно говоря, надеялся, но зато здесь было царство ароматов. На бесчисленных полках по трем стенам стояли тысячи, десятки тысяч бутылочек, баночек, кувшинчиков, флакончиков – стеклянных, глиняных алебастровых, терракотовых, фаянсовых, деревянных, фарфоровых, перламутровых. Но главенствовал здесь Запах. Он был не узником, а повелителем. Он содержал множество составляющих. Роза, жасмин, фиалка, мимоза и десятки неведомых ароматов, которые я, не будучи специалистом, не мог определить, кружились в воздухе.

Казалось, Запах мешал зрению. Здесь на самом деле вился синий дымок: курились благовонные палочки, – но Запах, только Запах дрожал туманом, застилал глаза, и я не сразу заметил во «Дворце» еще одного человека, уже в европейском строгом костюме, с непокрытой головой.

– Что прикажете? – обратился он. – Цветочные духи? Фирменные смеси? Привозные благовония?

Я молчал. Я старался разобраться в запахах и не мог. Одни ароматы легко узнавались – например, ландыш и гвоздика, – другие были непонятными и чужими, но каждый, смешиваясь с прочими, сохранял свою окраску. Здесь были запахи тяжелые и легкие, душные и веселящие, тревожные и пьянящие, мрачные и праздничные, оглушительные и тончайшие; запахи, бросающие косой взгляд, и запахи, открытые нараспашку; запахи рождения и смерти, братства и вражды, свободы и плена, радости и тоски; запахи утренние, вечерние, ночные, лунные, солнечные, звездные… лесные, полевые, тропические… речные, морские, воздушные, каменные... запахи грома и тишины, молнии и тьмы…

В ставшем сразу тесным помещении с головокружительной скоростью росло древо ароматов: его ветви, толстые и тонкие, удлинялись, сплетались, душили друг друга, тянулись ввысь, покрывались листвой и почками, бутоны лопались, распускались невиданными цветами, которые опадали и гнили на земле, а на их месте возникали новые, совсем уж не земные, чтобы тоже отцвести и исчезнуть…

– Если господину угодно, – звучал тихий голос, – он может приобрести «Нарцисс», или «Лотос», или «Лаванду». Есть «Гелиотроп», «Гардения», «Золотая акация», «Померанец», «Душистый горошек»...

Я не отвечал. Молчание мое было, видимо, истолковано как отказ, потому что торговец перешел к другим полкам и снял несколько флаконов. Нет, не флаконов… На язык просилось, может, и не с полным правом, полузабытое слово – «фиал».

– Вероятно, вас интересуют наши фирменные составы? Вот, например, «Тутанхамон». А здесь, – он потряс фиалом, – «Омар Хайям». Или, скажем, «Царица Хатассу», «Аромат Аравии», «Цветок Сахары», «Аида», «Нефертити».

Торговец перебирал бутылочки, и лицо его менялось, словно он вдыхал каждый аромат в отдельности и оценивал его в зависимости от личных пристрастий.