Нуль
Шрифт:
– О-о, «Пять секретов»! – наигранно оживился хозяин «Дворца», будто никак не ожидал найти у себя эту редкость. – Совершенно неповторимый аромат. Оцените! – Он открыл притертую пробку и поднес флакон к моему носу.
Увы, под древом благовоний уловить запах отдельного цветка было выше моих сил.
– Вижу, вижу, вы хотите чего-нибудь привозного, – «прочитал» говорливый торговец на моем лице. – Пожалуйста. Имеются перуанский бальзам, сандал, мускус, выдержанная амбра, королевская амбра, кашмирская амбра, фимиам…
– Фимиам, – наконец дал я ответ, не совсем понимая, как это фимиамом можно торговать.
Словно кто-то
– Как прикажете. – Он пожал плечами и, порывшись в ящике прилавка, вытащил несколько штук палочек для возжигания – самый расхожий, как оказалось, здесь товар.
Все правильно: «инсенс» – он же фимиам, он же ладан – просто воскурение, благовонный дым, который образуется, если зажечь палочку. Я понял, что прогадал, но сработал механизм ложной гордости: отступать было нельзя.
– То, что нужно! – объявил я, жалея в душе о загадочной «кашмирской» амбре и утерянных навсегда «Пяти секретах». – Заверните.
И много дней после этого моя комната была наполнена немного душноватым, немного тяжеловесным, немного пряным, немного дурманящим запахом – кадильным ароматом курящейся палочки…
Заканчивалась эта статья так:
...Не так давно мне подарили благовонную палочку, привезенную из индийского штата Кашмир – того самого, откуда якобы происходила загадочная «кашмирская» амбра и где, разумеется, никакой амбры быть не может, потому что кашалоты в Кашмире не водятся. Почему-то волнуясь, я поднес к палочке зажигалку.
По комнате мгновенно распространился знакомый – немного тяжеловесный, немного дурманящий, немного пряный, немного душный – запах. Синий дымок фимиама поплыл к потолку.
Конечно же, я сразу вспомнил и «Дворец тысячи и одной ночи», и незримое древо с вьющимися ветвями благовоний в полутемной единственной комнате роскошного «Дворца», где на палках стояли всплывшие из сказок Гауфа фиалы. Североамериканские индейцы были глубоко правы. Ароматы – это действительно «фотографии» воспоминаний…
Макарычева убили первого февраля. (В этот же день, во на восемьдесят восемь лет раньше, были застрелены португальский король Карлос I и его сын кронпринц Луши, а Рене Декарт, Мэри Шелли, Пит Мондриан и Бастер Китон умерли своей смертью – в разные годы, конечно.) После этого целую неделю – до следующего четверга – никаких эксцессов не было. Сергей каждый день ждал звонков – из прокуратуры, из «Феникса», от родственников Владислава Пантелеевича, от неведомых покупателей «Черной книги», – но никаких тревожных событий не происходило.
Сергей, конечно, ни на секунду не поверил, что судьба отпустила его. Просто она давала необъяснимую передышку.
После субботнего происшествия он несколько дней не разговаривал с Костиком – не мог простить ему разбитого оберега. Сергей суеверно считал, что теперь удача отвернется от него. Костя тоже платил отцу молчанием – из ложно понимаемой гордости он не начинал разговора первым.
Отношения Кости с отцом давно уже не были простыми. Камнем преткновения выступали книги. Сергей не понимал, как в литературной семье, в набитой книгами квартире мог вырасти абсолютно не читающий человек, хотя, наверное, повинны в этом были он и Катя. (Надо думать, у Костика имелись свои претензии к Сергею: он, видимо, тоже не понимал, как отец мог дойти до жизни такой – проторчать на белом
Kaк-то раз Катя увидела на столе у младшего сына тетрадку, непохожую на учебную, и, не совладав с любопытством, заглянула внутрь. Это был доморощенный вопросник, составленный кем-то из Костиных друзей и пущенный по классу. Там были смешные и наивные вопросы, были серьезные, попадались похабные, однако не скабрезный тон некоторых записей поразил Катю. Один из вопросов формулировался следующим образом: «Твое отношение к книгам». Строчкой ниже недрогнувшей рукой Кости было написано всего одно слово: «Ненавижу!»
Что ни день, Катя уговаривала Костика взять какую-нибудь книгу и прочитать хотя бы страницу. Костя либо равнодушно обещал – и конечно, тут же выбрасывал обещание из головы, – либо ссылался на тренировки. Он действительно очень много занимался спортом, тратил на это почти все свободное время, – родители, понятное дело, не протестовали: по крайней мере, мальчик растет здоровым и физически развитым.
Во время рабочей недели Сергей как-то не умел найти времени для разговоров с сыном. Он приезжал домой из издательства довольно поздно, ужинал, смотрел по телевизору какую-нибудь программу новостей – девятичасовую по первому каналу или десятичасовую по четвертому, в зависимости от времени возвращения,– а потом садился к компьютеру: писал разнообразные бумаги, редактировал очередную книгу, переводил то с английского, то с французского. Переводческую работу он всегда любил и даже отдавал ей предпочтение перед прочими творческими делами. Глубокой ночью он выключал компьютер и ложился спать. В будни Сергей не позволял себе спать больше пяти-шести часов.
Костя же прибегал домой после школы, обедал, делал какие-нибудь уроки, уносился на тренировку, возвращался вечером, доделывал уроки, если хватало сил доделывать, и валился спать – как раз тогда, когда отец, передохнув, садился за домашнюю часть своей вечной работы. Утром Сергей дорожил каждой минутой сна, а Костя вставал рано и выходил из дома на обязательную пробежку, после которой ему едва хватало времени позавтракать и добраться до школы без опоздания.
На февраль Сергей напланировал себе особенно много работы – первого марта он собирался улететь в Америку на компьютерную выставку «Интермедиа», куда получил официальное приглашение, поэтому семь-восемь дней, которые он рассчитывал провести в Калифорнии, следовало компенсировать заранее.
Впрочем, спокойной, как я уже сказал, выдалась лишь первая неделя февраля.
Восьмого числа, в день рождения Жюля Верна, Сергей опять испытал фантастическое потрясение. Фантастика, вопреки памятной дате, была сугубо ненаучной.
Утром Сергей задержался дома: ему пришлось отправить несколько факсов с домашнего компьютера.
Как только модем закончил работу, раздался телефонный звонок. На часах было четверть одиннадцатого.
– Ты что это с утра пораньше на телефоне висишь? – Сергей узнал голос Эдуарда Семеновича.