Нуониэль. Книга 1

Мутовкин Алексей

— Да пропади ты пропадом, Молнезар, тварюга подземная! — выругался Мот, замахнувшись на парня. — За каплю нектара этой ископыти я и свою Унди выкуплю и Всенежу твою. А если повезёт, так и вообще всех полонённых. Ну, где там?

Подбежал пастушок Еленя в своей широкой соломенной шляпе. Тот самый, с коровой, кто первым увидел путников накануне. Он подал Моту маленькую глиняную бутылочку, размером меньше детского кулачка. Мот осторожно сдавил стебель цветка, которого уже почти не было видно в его руках. В бутылочку побежали капельки, ничем не отличающиеся от росы. Закупорив сосуд, Мот стряхнул с руки уже невидимый цветок и направился обратно к деревне. Остальные мужики только кинули на нуониэля хмурые взгляды и последовали за Мотом. Нуониэль же просто смотрел вслед удаляющимся и слушал, как они обсуждали произошедшее. Кто-то радовался тому, что увидел идэминель, другой уже строил планы, как они будут торговаться с похитителями их детей. Крестьянин Молнезар, над которым уже успели посмеяться, пытался донести до своих земляков какую-то сложную мысль, вертевшуюся у него в голове. Однако, по скудоумию, никак не мог подобрать слова. Он говорил о нуониэле, его веточках на голове, полевых цветах и связи между всем этим. Говорил он спешно, сумбурно. Мужики не слушали его, а только смеялись в ответ. Уже подходя к домам, Молнезар махнул на них рукою, потом глянул на нуониэля и пошёл к

своей избе. На его пути тут же вырос Воська. Слуга рыцаря заговорил так громко, что даже нуониэль на склоне холма всё услышал.

— Добрый человек, — обратился к селянину Воська, — не ссудишь мне кожаных лоскутков господину на доспех латный?

Молнезар выпучил глаза на Воську, и тому пришлось повторить свою просьбу. Но расстроенный крестьянин и на слугу рыцаря махнул рукою, а затем поспешил прочь.

— Господин нуониэль! — окликнул его Воська. — Собирайтеся сюда наверх: покушаем и — в обратный путь. Сегодня отправляемся домой! Вот глянете, какой у господина Ломпатри з'aмок — сразу ахнете!

Он покрутился, не зная, куда ему теперь идти, потому всплеснул руками, выругался и скрылся за избами. Теперь, когда все исчезли, нуониэль заметил, что у крайней избы на завалинке тихо сидит Закич. Вероятно, он уже давно там обосновался и наблюдал за происходящим, не привлекая внимания. Закич, этот грубый и, порой, резкий человек, на самом деле был добрее, чем могло показаться. Его слова звучали обидно, но по лицу Закича любой понял бы, что этот человек способен сострадать, как никто иной. Ведь именно Закич, пуще прочих спутников, старался сохранить нуониэлю жизнь. Когда Воська и Ломпатри просто беспокоились, Закич скакал по Дербенам в поисках синего вереска. Теперь же он сидел и беспристрастно следил за тем, как существо с перебитым горлом швыряют на землю.

Нуониэль подошёл к нему, и некоторое время стоял, глядя в глаза. Тот спокойно разглядывал белый бинт на шее нуониэля.

— Вот такие дела, приятель, — сказал Закич. — Что тут скажешь? Для кого-то з'aмок — это тёплый завтрак при свечах, подле тёплого камина, а кому-то и темница с крысами и мокрыми кандалами. Тебе, видать, второе достанется. Не знаю, как там у вас в нуониэльском царстве-государстве, но тут, если у тебя нет родословной или звонкой монеты, то помрёшь тем, кем родился. Коль родился в семье травника — быть тебе тоже травником. Появился на свет в хлеву — будешь коневодом. Ты думаешь, я коневод? Ан вот и нет! Грош цена тому, что пошёл по свету в поисках счастья. Даром потратил молодые годы, а последние медяки ушли на то, чтобы освоить письмо и чтение. Что и говорить: зря три года трудился подмастерьем у чокнутого скотского лекаря. Каликом перехожим не стал. Даже хожалым никто не назовёт. Жрецом тоже не заделался — одного умения читать мало оказалось. Да и врачевать толком не умею. По правде сказать, только тебя, господина нуониэля, я и поставил на ноги. Да и то в толк не возьму, как это вышло. Помереть ты должен был, господин наш. А отчего не помер? Глянь сколько проблем теперь! Иль вы, зверушки, все такие, что сначала — хоть вперёд ногами выноси, а через седмицу будете егозой скакать? Может на вас всё как на собаках заживается? Не знаю я ничего, зверушка ты наш. Только вот нутром чую, что в твоём спасении моей заслуги нет. Да, сумбурно сказал. А ты уж теперь сам думай.

Закич поднялся с завалинки и пошёл к колодцу, где уже стояла запряжённая телега. Перед тем, как исчезнуть за избой, он остановился и снова глянул на нуониэля.

— А с ископытью ты лихо дал! — сказал он с улыбкой. — В миг нашёл! Не видал я такого ещё. Ай да господин нуониэль!

Разговор Ломпатри и Вандегрифа, начавшийся накануне вечером, затянулся чуть ли не до самого утра. Рыцари пили деревенский мёд и вспоминали родные края. Иногда они возвращались к вопросу, касающемуся их нынешнего положения, но каждый раз обсуждение превращалось в томление по близким сердцу холмам, дорогам, лесам и лугам Атарии. Несвежий мёд со дна кувшина казался таким сладким, когда один из рыцарей говорил о родных местах, запавших в душу, а собеседник вспыхивал счастьем оттого, что и сам бывал там и видел эти облака и слышал этот ветер, листающий книги зелёных рощ и плавающий в волнах золотистых нив. А если в этой тёмной горнице покосившегося и давно остывшего от сырости дома всплывало имя, знакомое обоим рыцарям, то пропадала и ночь, и пыльные лавки вдоль стен, и храп Воськи в соседней комнате. Всё вокруг превращалось в небыль — предметы, еле-заметные в свете восковых свечей, расплетались на тонкие белые нити и исчезали в тумане времени, словно воспоминания. И стол, и свечи и сам полночный разговор хоть и происходил наяву, уже был для обоих рыцарей всего лишь воспоминанием о тяжёлых днях невзгод и скитаний.

Вандегриф оказался человеком непростым. Физической силы в нём хватило бы на десятерых, но пресловутой родословной всего ничего. Особых талантов в ратном деле Вандегриф не имел, но его выносливости и способности переносить тяготы жизни позавидовал бы любой рядовой воин. Титул он получил от отца, который родился в семье купца, но, совершив немало подвигов в военных походах, удостоился столь высокого звания за свои деяния. Купечество, считавшееся занятием неблагородным, пришлось бросить. Вандегриф владел крошечным наделом, прибыли от которого хватало только на самое необходимое. Недостаток средств он восполнял связями в высшем обществе. С его бойким нравом и крепким здоровьем, он быстро завоевал любовь рыцарства и стал желанным гостем в множестве благородных домов Атарии. Его везде принимали за доброго малого. Вандегриф, несомненно, стеснялся своего невысокого положения и скудных, по рыцарским меркам, доходов. Поэтому всегда, когда появлялась возможность, он брался за работу, сулившую золото или хорошее отношение приближённых короля. Неистощимое здоровье Вандегрифа не редко служило ему хорошим подспорьем в разных сложных делах. Не всякий гонец помчит коня в холодную, дождливую ночь, доставляя срочное поручение. Не многие рыцари вызовутся охранять караван в далёкую Местифалию по старой дороге, лежащей через густые леса, кишащие разбойниками. И уж конечно найти человека, способного без лишних вопросов отправится на поиски бежавшего преступника не так-то просто. Вандегриф брался за любую работу и всегда получал с этого и золото, и благосклонность заказчика. Однако с делом рыцаря Ломпатри выходило иначе. Смерть — неизбежный спутник жизни рыцаря. Вандегрифу постоянно приходилось сталкиваться с нею. Всё же прямой приказ убить человека он получил впервые. Бывали случаи, когда ему приходилось выполнять не самую чистую работу, но столь жуткого задания ему ещё не доставалось. Его сюзерен, рыцарь Мастелид из Биркады, дал подобное поручение не в порыве гнева, а с холодным расчётом и затаённой издавна ненавистью к Ломпатри. К тому же, ключевым моментом во всей этой истории являлось то, что предстоящие события необходимо держать в тайне. Несомненно, подобное дело, стало бы о нём известно, наложило бы серьёзный отпечаток на репутацию как Вандегрифа, так и Мастелида. Но Мастелид не без основания полагал, что, попадись убийца

на месте преступления, имя заказчика вряд ли всплывёт: кодекс чести был для Вандегрифа не пустым звуком. Вандегриф тоже это понимал. Если бы убийство провалилось, Ломпатри не оставил бы Вандегрифа в живых. На первый взгляд может показаться, что сохранить жизнь Вандегрифу — хорошая идея. Но Ломпатри — восхитительный стратег — сыграл бы эту партию иначе. Конечно, Вандегриф свидетель того, что Мастелид — заказчик убийства. Доберись Ломпатри до короля с таким свидетелем — Мастелид оказался бы в темнице или в бегах. Скорее всего, в бегах. Вандегрифу же суждено было бы потерять титул и земли и влачить бедственное существование, отравленное ненавистью к самому себе за совершённые ошибки. Ломпатри бы оказался снова на коне, но проблемы вражды с Мастелидом всё это не решило бы. Ломпатри прекрасно знал положение Мастелида в Атарии. Король Хорад в любом случае не посмел бы лишить жизни этого человека. Рано или поздно Мастелид встал бы на ноги. И, скорее всего, это произошло бы в одном из соседних государств. А что случилось, если бы он присягнул другому королю и, уйдя к нему на службу, прихватил бы с собой всю свою вотчину? Тогда новая война была бы лишь вопросом времени. Поединок между Вандегрифом и Ломпатри мог быть только боем насмерть. Но как бы жил в случае победы Вандегриф, зная, что убил рыцаря, которого несправедливо оклеветали и выдворили из родных краёв, лишив всего? Выходило так, что черноволосому рыцарю Вандегрифу грозила либо смерть, либо вечные угрызения совести и осознание своего бесчестного поступка, что для человека его идеалов — хуже погибели. К его счастью, перед самым отбытием из Атарии, король приказал Вандегрифу явиться ко двору. Король уже был в курсе, что Вандегриф отправился на поиски Ломпатри. Конечно, об истинной цели поисков он мог только догадываться, но здесь ни то что король — любой посадный торговец с каплей мозгов ясно увидел бы намерения Мастелида. Король сделал вид, что не имеет понятия о мотивах Мастелида, и сообщил, что раз Вандегриф и так ищет Ломпатри, то пусть заодно и передаст ему важную грамоту. Теперь, когда Вандегриф держал в руках приказную грамоту, восстанавливающую Ломпатри в титуле и владениях, вопрос сохранения чести встал перед рыцарем-наёмником ребром. Оставалось лишь признаться себе, что предстоит выбирать, кого предать — своего сюзерена, давшего приказание убить Ломпатри или же короля, давшего понять, что Белый Единорог должен остаться жив. Ломпатри разгадал все эти хитросплетения. Поначалу Вандегриф не знал, как ему поступить. Чтобы хорошенько всё обдумать, ему понадобилось время. Поэтому он отправился туда, где Ломпатри никак не мог появиться: в самую далёкую провинцию Троецарствия. И по прихоти судьбы, именно тут два рыцаря и встретились. Судьба просто заставила черноволосого рыцаря Вандегрифа сделать выбор.

Решение Вандегрифа не вынимать меч из ножен переполнило радостью душу скитающегося рыцаря. Ломпатри от волнения так и не сомкнул глаз этой ночью. Он чувствовал себя легко и свободно, он хотел парить над миром словно птица. Только вот стратег в нём не умер, и рыцарь решил немедленно возвращаться в Атарию. После стольких месяцев странствий ему, несомненно, хотелось вновь оказаться в родных краях. Но при этом Ломпатри уже точно знал, как ему вернуться в провинцию Айну и заставить обидчика заплатить высокую цену за свои тёмные дела. Необходимо всего лишь целым и невредимым добраться до стольного града и преклонить колено перед королём. После можно будет не прятаться по углам, и открыто заявить о себе. В сопровождении королевской гвардии, Ломпатри безопасно доберётся до близких сердцу холмов, усеянных сочными виноградниками. Мастелиду не удастся собрать войска так скоро и дать Ломпатри отпор, спрятавшись в его же замке. А если и соберёт он жалкую горстку людей и позволит себе выступить против гвардейцев короля — на него обрушится вся Атария. Как бы там ни было, добраться целым до короля Хорада, а дальше жизнь Мастелида будет у Ломпатри в руках. И даже если король, после всего случившегося, не позволит лишить предателя жизни, участь этого вероломного человека, так или иначе, незавидна. Его можно заточить в сырое и тёмное подземелье замка провинции Айну, и гноить там годами, уверяя короля, что выпустишь гада совсем скоро. Уверения придётся сдабривать ящиками лучших вин из старых заделов, однако овчинка стоит выделки. Ещё мерзавцу можно отрезать ногу или руку, оставив до конца дней калекой. Или же вырвать лживый язык. Но можно и оставить его в добром здравии? Теперь, когда всё открылось, знать и король несомненно отвернуться от этого гнусного человека. Несколько пожаров в его вотчине и наш предатель пойдёт по миру. И вряд ли кто-то протянет ему руку помощи. А вот Ломпатри на это очень даже может пойти. Как будет приятно сделать бывшего рыцаря и кровного врага своим шутом!

Перед рыцарем, который так долго бродил по чужой земле, день ото дня терпя лишения и теряя облик благородного человека, открывались новые весёлые горизонты. Утром того дня он вышел на крыльцо покосившейся избы в отличном настроении. Холодный воздух бодрил, а первые лучи солнца тут же согревали. Но теперь это было вовсе не неприятно; это, напротив, только подчёркивало бурлящую вокруг жизнь. Стоял чистый день полный надежд.

— Жизнь! — воскликнул Ломпатри, и потёр себя обеими руками по груди. — Давненько у меня не было завтрашнего дня! Воська! Что там с пожитками?

Слуга поспешил к своему господину, и стал долго извиняться за то, что повозка ещё не готова к отбытию, а кони в стойлах. Коневод где-то пропадает, а одному ему — бедному немолодому слуге — со всем не управиться. Осматривать пожитки пришлось на конюшне.

Ухоженные стойла поразили и Ломпатри. Он сразу заметил, что к животным здесь, в Степках, относятся с почётом и уважением: сена припасено впрок, кровля не течёт, а пол из песка, причём не грязного, смешанного с нечистотами, а свежего, крупного и плотного.

— Эко диво! — воскликнул Ломпатри, завидев в дальних стойлах статного жеребца; этот конь поразил его ещё больше, чем ухоженная конюшня. — Караковый красавец, чей же ты такой будешь?

Ломпатри приблизился к коню и погладил его по шее.

— Истинный дэстрини! — восхитился рыцарь.

— Он самый, — согласился Воська. — Должно быть, это конь господина Вандегрифа.

— Гляжу на него, — начал Ломпатри, поглаживая жеребца, — и сразу что-то внутри сжимается. Так и хочется продать к лешему Бирюзовое всхолмье да вот такое чудо природы взять.

— Отчего же не продать? Господин Фендир Диваний уже давно просит вас оказать ему честь и продать имение.

— Пропади пропадом этот Фендир! — отмахнулся Ломпатри. — Бирюзовое даёт доходу аж до четырёхсот золотых в год. Ни за что не продам! Даже за дэстрини! А до всхолмья ещё добраться надо. Показывай, что у нас есть.

Они прошли к повозке и стали разбирать свой скромный багаж. Самым ценным у Ломпатри был доспех: искусная стальная работа инкрустированная серебром. Фермерам и виноделам Бирюзового пришлось работать несколько лет, чтобы рыцарь смог приобрести этот комплект. Однако сейчас латы, кираса, шлем и наручи выглядели не лучшим образом. Ржавчина уже съедала края и изгибы дорогого изделия, стёртые заклёпки скрипели и сыпались металлической стружкой, а сухие кожаные ремешки и вовсе — чуть потянешь за них — рвались.