Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
На стул я вскакиваю одним махом, вцепляюсь в низ длинной футболки на манер платья, растягивая ее еще больше и, подняв глаза к потолку, с самой глупейшей улыбкой восторженно выдаю:
— Чем отличается грудной позвонок от поясничного? Грудной похож на жира-а-афика, а поясничный на сви-и-инку!
Во-о-от, пожалуйста!
Полтора года не прошли зря, на уровень детского сада детский сад в моем лице анат осилил.
— Ты злишься, — Лавров подходит и факты догадливо констатируют.
— А вы глупеете на глазах, — я спрыгиваю и тычу с каждым
— Даша, прекрати! — теперь злюсь не только я, он тоже и раздраженно морщится, перехватывая мою руку.
— Вы должны извиниться перед сусликами, — я упрямо вскидываю голову и правой конечностью дергаю.
Впрочем, бесполезно.
Хватка у наиумнейших и наимудрейших железная, а выражение лица — непроницаемо-холодное. И руку я перестаю вырывать, застываю под вымораживающим взглядом и сама вглядываюсь в льдистые глаза.
— Вы… — я тяну растерянно, ибо весь запал злости исчезает враз, улетучивается со скоростью эфира или спирта.
Остается только растерянность и грохочущее в ушах сердце.
И я не отступаю — меня толкают назад, наступают, тесня к стене.
— Ты… — дальше местоимений у меня уйти не получается, дальше холодных кирпичей, что упираются в лопатки, тоже.
Все, тупик.
Ловушка.
— Согласен, на «ты» перейти давно пора, ла-ги-за, — мягкое обращение, почти нежное, и жесткому взгляду оно противоречит.
Не подходит злой усмешке.
И свободной руке, что требовательно приподнимает мой подбородок, исследует и границу нижней губы очерчивает, останавливаясь на ямке под ней.
— Давай сделку, ла-гиза, — вкрадчивый шепот оглушает, а темный взгляд опускается, скользит, задерживаясь на губах, и снова возвращается к моим глазам.
И он смотрит слишком откровенно, понятно без слов.
— С тебя поцелуй, — он склоняется совсем близко, обжигает кожу дыханием и губами, и невесомые поцелуи прокладывают линию до самого уха, — с меня извинения. Согласна?
Вопрос звучит со смешком, путается в волосах, и прерывистый вздох у меня вырывается сам.
Он запредельно близко.
И я ненавижу окутывающий меня жар, без которого мне теперь будет холодно, ненавижу аромат сигаретного дыма, арктического холода и туалетной воды, которой уже пахнет от меня и которую я пойду искать с фанатизмом самого преданного фаната.
Я ненавижу себя, потому что знаю все это наперед и потому что… согласна, и даже без сделок. Вот так глаза в глаза, считая до пяти, я готова признать, что Лавров Кирилл Александрович мне нравится, что от его улыбок ритм сердца срывается к черту и что один пристальный взгляд и я хочу увидеть этот взгляд на обнаженной коже.
Раз, два, три, четыре, пять… я поворачиваю голову в его сторону и произношу на выдохе:
— Извинитесь перед сусликами, Кирилл Александрович.
Руку
Тоже легко.
Я бегу почти до остановки, вот только меня никто и не пытается догнать, потому что бежать в первую очередь надо… от себя, да, Дарья Владимировна?
К стене подворотни я прислоняюсь без сил и сразу отскакиваю, как ужаленная. За расползающимся по спине холодом теперь есть воспоминания.
Чересчур свежие.
И, остервенело растирая слезы, стирая призрачные прикосновения, я с трудом набираю номер Лины.
— У тебя в загашнике полбутылки красного с субботы, — она отвечает после пятого гудка и заговорить я ей не даю. — Я буду через час.
Отключаюсь я тоже поспешно, и не перезванивать с расспросами у Лины хватает ума.
Мне не до ответов.
Они пугают.
Глава 26
В кабинете холодно.
И открытое окно — насмешка, как и синие глаза, что смотрят пристально, следят за каждым движением.
Я подхожу медленно, огибаю стол и встаю рядом.
Глаза в глаза, и облако дыма мне выдыхают в лицо.
— Почему? — я хмурюсь и вглядываюсь.
Острые скулы, острый взгляд, искривленные губы и запах сигарет напополам с парфюмом.
Сделка с поцелуем — очередная насмешка с издевкой, развлечение или… или что? Зачем ты это предложил?
Ты ведь знаешь, что у меня есть Лёнька. Ты сам называешь его принцем. И ты злился, когда предлагал тебя поцеловать.
Почему?
— Захотел? — очередная усмешка, отброшенная щелчком сигарета, и на подоконнике я оказываюсь незаметно.
Слишком быстро.
И обжигающий холод больше не страшит, ты слишком близко, вклиниваешься, не давая сомкнуть колени, и обжигаешь одним взглядом гораздо сильнее снежного ветра.
— Я люблю Лёньку.
Жалко, неуверенно и дрогнувшим голосом.
Я сама себе не верю в этот момент, а ты тем более.
Еще одна усмешка, и поцелуй выходит стремительным, жадным, почти болезненным. Ты снова злишься, наказываешь…
Только кого?
Себя или меня?
Меня не получится, мне мало, и я хочу больше и большего. Даже если это просто развлечение. На раз, чтобы избавиться от иллюзий и наваждения, переболеть, забыть и вернуться к Лёне. У нас ведь с ним серьезно, а с тобой просто сумасшествие.
А сумасшествие принято лечить.
Да, это лечение, исцеление, а не измена.
И тебе нельзя отстраняться, когда я почти справилась с рубашкой, расстегнула все пуговицы, нельзя убирать руки с моей груди и перехватывать мое запястье, когда я хочу провести пальцами по линии татушки, рассмотреть наконец ее.
— Все еще уверена, что любишь своего принца? — и это прерывисто дыша тоже спрашивать нельзя, потому что я шарахаюсь назад, теряю равновесие и падаю…
Падаю очень больно и очень громко.