Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Десять, тринадцать, пожалуйста, услышь…
Не слышит.
И от уже привычно-механического «Вызываемый абонент не отвечает…» я спотыкаюсь и на бордюре не удерживаюсь. Соскальзываю на асфальт дорожки, а вековые сосны над головой шелестят словно в насмешку и залихватский свист им вторит.
Оборачиваться не имеет смысла, так свистеть может только Эль, но я все равно оборачиваюсь и на стоящего у черного входа поборника здорового образа жизни гляжу.
Он же, прикрывая зажигалку, невозмутимо прикуривает и, затягиваясь, щурится.
Позер.
— Кенгуру зароет тебя заживо, — я неспешно подхожу к нему, морщусь и рукой около носа показательно машу, — найди совесть и отойди хотя бы на пятнадцать метров.
— На фиг, — Эль хмыкает и на выступ, где кто-то заботливо положил картонку, усаживается, чтобы запрокинув голову, посмотреть с прищуром то ли на меня, то ли на солнце за моей спиной, — она все равно нас всех зароет. Вот скажи где справедливость, а?
— Тебе честно или культурно?
— Честно ты не скажешь, — с философской отрешенностью отзывается он и, подняв руку, хмуро взирает на часы, — половина двенадцатого, пятый день практики. Я научился отжимать тряпку пра-а-авильно, мыть линолеум без луж, а окна без разводов. У нас точно практика постовой медсестры?
— Тебя разочаровать? — с кроткой и сочувственной улыбкой, вопросительно приподнимаю брови.
Я себя фей чистоты и богиней порядка — как с оптимистичной улыбкой заверила Любочка — сегодня уже почувствовать успела, вымыла пять палат.
— Нет, — Эльвин буркает, — жизнь и без тебя меня разочаровала…
— Думаешь? — Лина белым пятном в темноте проема возникает, как чёрт из табакерки.
И дымом от неожиданности Эль давится, кашляет, приглушенно ругаясь.
— Агаларова, что б тебя…
— И меня, и тебя, и нас всех, — Лина фыркает и бьет его по руке, выбивая сигарету, — курить вредно, Элечка. И это не Минздрав, а я предупреждаю.
— Злыдня.
— Не я, — она со смешком открещивается и, пихая Эля, усаживается рядом, болтает ногами и, приставив руку козырьком, обращает свой взор на меня. — Даха, ты предана анафеме. Бойся, Кенгуру тебя зачислила в кровные враги.
— И за что же? — любопытствует, склонив голову, Эльвин.
А я пытаюсь вспомнить все недочеты и ошибки, но… столь масштабно накосячить я вроде еще не успела, поэтому на старосту смотрю вопросительно.
— А ты не понимаешь? — Лина смотрит с жалостью. — Кто корзины шоколада оставляет в сестринской?
— Ту, с которой тут Красавчик таскался? — Эль изумляется, и его лицо от сложения два и два медленно вытягивается. — Так он тебе ее принес?!
— Ага, ей. И Любочка на ядовитый вопрос Кенгуру, кому столько счастья, поведала, что Дарье Владимировне. Рассказать какая рожа стала у Юлии Палны? — Лина предлагает заботливо.
— Нет, — я отворачиваюсь, моргаю, и больничная аллея с соснами перед глазами начинает расплываться.
Счастья…
Конечно.
— В
— Спасибо.
— Пожалуйста, — она с энтузиазмом соглашается. — Эль, а хочешь, я тебя разочарую больше жизни?
— Не хочу.
— Жаль, тогда сам угадывай с трех раз кто сегодня дежурит.
Поворачиваюсь я вовремя и физиономию Эльвина с целой гаммой неописуемых эмоций увидеть успеваю.
Жаль для потомков запечатлеть не успею, такие кадры пропадают…
— А у тебя в пятницу, — это Лина напоминает мне и встает с явным чувством выполненного долга и окончательно испорченного настроения. — Не забывайте, я график так-то скидывала, а вы все как обычно не видите. Вот…
— … для кого я все это пишу?! — мы с Элем, передразнивая возмущенную интонацию Лины, перебиваем ее отрепетированным хором.
— Детский сад… — Лина закатывает глаза.
И уходит она под наш дружный смех и обмен «пятюнями».
— Иногда ее хочется убить, — Эль выдыхает с мечтательной кровожадностью.
— Не свирепствуй, она просто очень ответственная, — на его улыбку не ответить невозможно и, вытащив телефон, я снова слышу, что вызываемый абонент не отвечает…
Или вне зоны доступа.
— А я просто жутко безответственный, — Эльвин, пряча проступившую на миг серьезность и напряжение, корчит страшную физиономию и протягивает руку, — помоги старику встать и доковылять до пропитания!
— Ты старше меня на два месяца, старик, — я усмехаюсь и за конечность милостиво дергаю.
И вместо добросовестного возвращения к швабрам и тряпкам, мы стягиваем халаты и перебежками удираем в магазин.
Ночь у Эля будет длинной, и куковать на больничной еде эта неженка отказывается наотрез и с криками.
Суслики встречают недоверием.
И первой меня замечает Яна. Она отплясывает в ярком летящем наряде, с огромным маком в распущенных волосах, кружится и замирает, когда наши взгляды встречаются в огромном зеркале.
Яна моргает, улыбается сначала неуверенно, а потом широко, и пока с радостными воплями несется ко мне через весь зал, я успеваю подумать, что жаль.
Даже больно.
Расставаться с этими двумя монстрами, у которых родители должны прилететь уже на следующей неделе. В понедельник врачебный консилиум, и Ника уверена, что Виктора признают транспортабельным.
Всё, моя так неожиданно свалившаяся работа няни подходит к концу.
Больше я не увижу ни сусликов, ни Красавчика…
— Ты пришла!!!
Под слишком бурным восторгом Яны я покачиваюсь, но на ногах удерживаюсь и на руки монстра подхватываю. И второго монстра, что поднимает голову от машинок и вскакивает, вижу.