Ню
Шрифт:
– Помнишь нашу первую встречу?
– Конечно, разве об этом надо говорить?
Мы сидим в кафе, внизу, у подножья и пьем кофе. На тонком блюдце передо мной – крохотный бисквит.
– Ты тогда спросил про Париж – почему?
– Это трудно объяснить. Можно сказать, что ты мне его напомнила…
– Но ведь ты же никогда здесь раньше не был. Или?..
– Я – нет. Я нынешний – нет. Наверное, есть какая-то генная память, что ли, что-то сродни дежа вю, но из прежней жизни. У меня нет другого объяснения.
– И что же это было точно – скажи…
– Твоя шея. Ты стояла ко мне спиной, волосы забраны высоко, и совершенно открытый, беззащитный затылок. И детская шея. Ужасно детская шея… В эту секунду я понял про тебя все. Ну, почти. Твою слабость, твою уязвимость, а особенно – твою нежность.
– Хорошо… А – Париж?
– Я подумал, где-то я ее уже видел. Уже трогал. И увидел нас в мастерской и себя – у станка. Руки перепачканы глиной, и я даже помню то, что мне никак не давалось, ускользало…
– Правда? В самом деле? Ну, скажи, интересно, угадаю я или нет?
– Нет, маленькая хулиганка, ты не угадала… Я имею ввиду линию плеч. Понимаешь, когда они опущены от бессилия страсти. Когда ты вся безвольно повисаешь в моих руках. Она никак не хотела мне даваться… И это был – Париж…
– Знаешь, что? Мы здесь не случайно.
– А мы вообще – не случайно…И у нас еще целый один день впереди… 6
Иногда бывает и так, раз – и темно… И смысл жизни, как и она сама, течет, течет сквозь пальцы, застывает на ресницах – каплями дождя, а может – просто, от огромного парижского солнца сквозь неровную линию домов – слезятся глаза…
И наш последний день – в Париже.
Когда мне говорят, что Париж уже не тот, что в кафе не видно настоящих парижан, что на улицах грязно и шумно, и суетливо… У каждого в сердце есть свой Париж. У тех, кто в нем не был – тоже, хотя они сами об этом даже не подозревают.
Мой – не отобрать никому.…Мы просто шли, держась за руки, и целовались. И вот, открыв после очередного поцелуя глаза, я увидела веселую витрину китайской чайной лавки. Цветные бумажные драконы улыбались и шевелили хвостами. Они смотрели на нас так лукаво и настойчиво…
– Давай зайдем, а? Хочешь? – и ты потянул меня за собой вовнутрь.
Там было тепло и сумрачно, зато – запахи… Незнакомые, необычные, они плыли и обволакивали, и сулили. В глубине, на газовой горелке попыхивал тяжелый чугунный чайник, а хозяйку – старую, сгорбленную, с молодыми черными глазами, мы поначалу даже не заметили.…Зеленый чай, сушеная малина, бергамот, она суетилась вокруг нас, бесконечно кланяясь, с прилипшей к ее пергаментному лицу такой же пергаментной улыбкой и повторяла:
– S’il vous plait, monsieur… S’il vous plait, madame…
Ax, мой милый, люби меня – всегда…
…Мы вышли унося с собой две одинаковые чашки с крышками, белые, с тонкой китайской росписью по бокам.
– На будущее, – сказал ты мне, – На будущее…
Господи, помоги мне выжить. Счастье – это ведь так больно…– Это – брют. Ты любишь брют?
– Я люблю тебя… – я говорю это в первый раз в жизни.
– Конечно. – ты улыбаешься и щуришь глаза. – Без любви ничего не случается.
– А что должно случиться?
– Когда даешь цветку название – теряется запах. Что бы ни случилось, оно – прекрасно…В гостиницу мы вернулись покачиваясь и взявшись за руки. Париж смотрел нам вслед.
Утро началось с птиц и дворников.
– Вы любите Париж?
– Безумно…
7 С тех пор как мы вернулись, прошел год. Я не видела тебя ни разу. Как я… Впрочем, про это – неинтересно. И вот – письмо, обычный конверт, твой почерк. Я так боюсь его открывать…«Здравствуй, моя маленькая.
Поверь, мне непросто писать эти строки. Пожалуй, так же, как тебе – их читать.
Всю жизнь главным для меня была работа. Собственно, она и была моей жизнью. Моим безумием, наркотиком, моей радостью, всем. Все, что кроме – в том числе и женщины – проходило мимо. Оно было только средством и никогда – целью. Я всегда только брал, наполнялся живой влагой этого кроме и забывал, быстро и безболезненно. И возвращался в мастерскую, к моим работам.
Ты первая и единственная, нарушившая это равновесие, эту формулу моего бессмертия: тело – глина – вечность. Ты смогла стать чем-то большим, чем все, что было – до.
Ты ведь знаешь, у каждого из нас есть предназначение. Я исполнял свое легко и с радостью, пока не повстречал тебя. Ты затмила собой все, и я – испугался. Что эта маленькая, слабая, хрупкая женщина с поющим телом
С тех пор я не создал ничего. У меня внутри – пустота. Вернее, меня преследует все время одна и та же мысль, одна и та же картина – твое тело в моих руках, и – безвольная, поникшая линия плеч. Я ее вижу, чувствую, мне понятны сплетения мышц и ток крови, я смогу это сделать, но… Дело за малым, мне нужна – ты… Не для того, чтобы стать еще одной моделью или просто – еще одной. Ты и сама это знаешь, правда? Мне нужен твой Париж, его улицы, его воздух, его запах. И его прикосновение. Я хочу его – ощутить. Ведь что такое скульптура, как не любовь, которой можно коснуться, удержать в ладонях, любовь – на ощупь.
Я не прошу прощения, ибо – не виноват.
И я знаю, что ты поймешь, ведь ты – часть меня.
Скажи, ты все еще любишь Париж?»Из конверта выскальзывают два листка и, кружась как листья, падают на пол. Я их поднимаю и всматриваюсь в них. Это непросто, потому что, наконец, пришли слезы.
Два маленьких листка, два билета в Париж – на сегодняшний вечер.
Дата возвращения – прочерк.
Господи, только бы раньше времени не потерять со…Прилетела чайка
И эта невыносимая кромка берега,
которая – внутри…
Самолет теряет каждую минуту около трехсот метров, и с высоты восемьсот это дает мне около трех минут до момента соприкосновения с… Я понимаю, что на девяносто девять процентов уже мертв. Практически, даже на сто. Самолет маленький – Сессна, двигатель – один, да и тот заглох. Носовая часть и стекло кабины забрызганы кровью, а впереди виднеется застрявшая под капотом голова чайки. Больше тридцати миль до берега. Умереть из-за чайки… И только бы она не узнала, господи. Только бы – не узнала…
1
– И – пойми, ничего особенного между нами не было. – я посмотрел на нее не то чтобы строго, но… чуть исподлобья.
Она просто кивнула головой и…
– Слезы и все такое – пожалуйста, давай обойдемся без этого, думаю, ты и сама понимаешь… – яговорилвсе более раздраженно.
– Д-да… – она кивнула еще раз и отвернулась, потому что глаза тут же наполнились слезами.
– Ну, тогда… прощай…
– И – все?
– Можно пожелать друг другу удачи – я пожал плечами.
– Удачи… – повторяет она, словно эхо.
– И сказать, что очень жаль.
– Жаль…
– В общем, я пошел…
– Ага. Только… Завтра нечетный день – помнишь?
– Да. И что из того?
– Кому мне теперь звонить? Ну, завтра… – она смотрит в сторону, но все равно, как будто – в самые печенки, в самую душу. И перестает дышать…
Я беру ее за плечи:
– Дыши, глупая, дыши глубже, ну… – мне в самом деле нечего ей ответить, потому что…
– Я дышу, да… Ты, кажется, что-то сказал сейчас? Что-то странное…
– Не странное, не странное. Мы же с тобой уже…
– Сколько у нас еще времени?
– Минут пять. От силы…
– Давай помолчим.
– Давай…
…– Только вот, я не понимаю…
– Что?
– Да как же мне звонить – завтра? Нечетный день… В четный – ты, а в нечетный – я. Ведь – так? А – теперь… А остальное я и правда поняла… Вот все-все – поняла…
2
Дождь со снегом – самое то для субботнего утра. Только я глянул в окно, и сон вылетел из головы напрочь. Это меня еще бабушка в детстве научила – если плохой сон приснится – сразу, как проснешься, посмотри в окно, и – нет его, забыл…
…Про что он был-то? Ну да… Это я с моей Светкой расставался. Нет, мы – расставались, мы – с ней… Только вот – с какой из них, а? Обе – мои. Вспомнить бы лицо… Кто из них мне приснился, Светка – которая там, в кухне сейчас… Или просто – Светка? Кажется, про четные-не-четные дни что-то… Значит, просто Светка, просто – Светка… И ведь – не зря, не зря он часто так повторяться стал, да и сам я уже знаю, чего перед собой-то… И она – знает.
Просто неизбежность какая-то. Тупик. Только вот, кто первый заговорит, кто первый? Вроде бы я – мужчина, мне и рубить этот узел, но это значит, я ее – бросаю. Не могу я так… Больно все равно будет – очень. Так хоть пусть она брошенной себя не чувствует. Хотя бы…