o 496d70464d44c373
Шрифт:
– Дядечка! – крикнул я от боли.
– Ах, правда, милый, никаких резких движений. Я совсем забыл. Извини.
Он отпустил меня и стал искать что-то в кармане халата.
– Ключ.
Без объяснений профессор удалился, оставив меня в полном
замешательстве. На помощь спешила знакомая дама, готовая пролить
свет на эти странности.
– Профессор Рихтер… Он в себе? Или нет?
Я сделал ударение на вторую часть вопроса, и дама понимающе
улыбнулась.
–
– Ах, вот оно что. А случалось ли ему путать людей? Знаете, принимать
одних за других?
– Сколько угодно. Меня, например, он зовет дикобразиком. Странно,
правда?
Глядя на ее невообразимый начес, я решил воздержаться от
комментариев и дождался возвращения профессора в одиночестве.
Я думал в одиночестве.
Правда в том, что рано или поздно я все равно бы оказался в том
жалком положении, в котором меня вынудили оказаться. Менее
стремительно, наверное. После смерти отца и бабушки я начал медленно
скатываться на самое дно. Видимо, я с самого рождения туда сползал, но
так явственно это проступило только в полном одиночестве. У меня ведь
не осталось судьей, ответственность за любой поступок и просчет
ложилась целиком на меня. Стимулирует. Некоторых сильных личностей
стимулирует на духовное развитие. А я забочусь только о том, чтобы
вовремя покупать сигареты.
Я никогда не работал, не ставил целей, способных добавить в мою жизнь
хоть чуточку смысла, я ни на что особенное не претендовал, постепенно
прожигая наследство и изначально лишив свое существование основного
стержня. В любом случае рано или поздно я бы оказался в квартире №44 –
46
в этом сценарии мне просто немного подсобили неизвестные силы. Они
ускорили мое разложение, и – черт побери! – я не кляну и не благодарю их
за это. С какой стати?
Стоит смириться – мое падение естественного происхождения. Не
насильственного, никто не подталкивал и не ставил подножки. И что хуже
всего, я самолично загубил в себе последние остатки невинности. С
раннего детства окружающие говорили, что меня ждет особенная жизнь.
Что я слишком красив и тонок, чтобы эта жизнь была легкой, но
обязательно найдутся благодетели, впечатленные моими достоинствами, и
они помогут мне. Естественно, я поверил в это. Почему нет? Вполне
симпатичная перспектива. Но мне забыли сказать, что пророчество
сработает только при условии моей праведности. Пару лет назад один
случайный встречный сказал, что я похож на ангела. Помню свою реакцию.
Сперва привычная ирония, затем что-то вроде тщеславия. Я осознал, что
внешне
в детстве меня воспринимали точно так же. А в последнюю очередь понял,
что осталась только внешняя оболочка. Еще не обезображенная
внутренними наворотами, которыми я так щедро одариваю свою душеньку
с первого дня полноценного мышления, еще сохранившая красивую,
сейчас почти фантастическую невинность детства, еще живая и светлая
местами. Но пройдет, наверное, десятилетие, и все, что я накопил внутри,
а прекрасное и вечное там почти не задерживается, все это изъест мою
внешность и превратит меня в урода и с этой, такой показательной
стороны.
Мне однажды приснился сон. В шестнадцать лет. Я тогда мучился
поиском равноценной мне личности, которой хотел посвятить всего себя
целиком. Такого человека я не нашел, а увидел его во сне. Очень
болезненного вида мужчина, с какими-то истосковавшимися, диковатыми
глазами. Он нежно обнял меня на фоне грязного, битого кафеля.
Проснувшись, я понял, что встретил себя в будущем. Тогда я не мог
объяснить этот сон, но сейчас, видимо, он обрел смысл. Тот, в кого я
превращусь условно через десять лет, будет страстно любить и тосковать
по тому, кем я был в детстве, еще только на пороге взрослой, циничной
жизни.
А я-сегодняшний, ожидающий профессора Рихтера, чтобы разобраться с
47
мучительными мигренями, не у дел, где-то посередине. Умненький и
красивый мальчик-ангел из детства уже не кажется родным, он
совершенно чужд мне, а себя будущего я только начал чуять, но не захочу
анализировать, чтобы предотвратить. Отмахнусь как-нибудь, все равно не
хватит серьезности.
Я так и не нашел обещанного благодетеля, который решал бы за меня
проблемы чисто социального толка. Он не позволил бы мне замараться.
Так изначально было задумано. Может быть, я смутно узнал его в
Валентине, но поздно. Когда умер отец, а за ним бабушка, я остался один,
и восторжествовали новые ценности. Материальные, как ни смешно.
Главной ценностью был мой дом – гарант непотопляемости, своеобразной
конкурентоспособности. Я стал думать о том, чего в любую минуту мог
лишиться. Одежда, обожаю хорошие шмотки, деньги, еда, всякие мелочи.
Все это я возвел в тихий культ, наблюдая, как постепенно оно ускользает.
Так чувствовали себя пещерные люди, глядя на потухающий огонь: они
обожали этот огонь в первую очередь, потому что он не был бытовым, в