o 496d70464d44c373

передний

– Дядечка! – крикнул я от боли.

– Ах, правда, милый, никаких резких движений. Я совсем забыл. Извини.

Он отпустил меня и стал искать что-то в кармане халата.

– Ключ.

Без объяснений профессор удалился, оставив меня в полном

замешательстве. На помощь спешила знакомая дама, готовая пролить

свет на эти странности.

– Профессор Рихтер… Он в себе? Или нет?

Я сделал ударение на вторую часть вопроса, и дама понимающе

улыбнулась.

–

Он своеобразный мужчина.

– Ах, вот оно что. А случалось ли ему путать людей? Знаете, принимать

одних за других?

– Сколько угодно. Меня, например, он зовет дикобразиком. Странно,

правда?

Глядя на ее невообразимый начес, я решил воздержаться от

комментариев и дождался возвращения профессора в одиночестве.

Я думал в одиночестве.

Правда в том, что рано или поздно я все равно бы оказался в том

жалком положении, в котором меня вынудили оказаться. Менее

стремительно, наверное. После смерти отца и бабушки я начал медленно

скатываться на самое дно. Видимо, я с самого рождения туда сползал, но

так явственно это проступило только в полном одиночестве. У меня ведь

не осталось судьей, ответственность за любой поступок и просчет

ложилась целиком на меня. Стимулирует. Некоторых сильных личностей

стимулирует на духовное развитие. А я забочусь только о том, чтобы

вовремя покупать сигареты.

Я никогда не работал, не ставил целей, способных добавить в мою жизнь

хоть чуточку смысла, я ни на что особенное не претендовал, постепенно

прожигая наследство и изначально лишив свое существование основного

стержня. В любом случае рано или поздно я бы оказался в квартире №44 –

46

в этом сценарии мне просто немного подсобили неизвестные силы. Они

ускорили мое разложение, и – черт побери! – я не кляну и не благодарю их

за это. С какой стати?

Стоит смириться – мое падение естественного происхождения. Не

насильственного, никто не подталкивал и не ставил подножки. И что хуже

всего, я самолично загубил в себе последние остатки невинности. С

раннего детства окружающие говорили, что меня ждет особенная жизнь.

Что я слишком красив и тонок, чтобы эта жизнь была легкой, но

обязательно найдутся благодетели, впечатленные моими достоинствами, и

они помогут мне. Естественно, я поверил в это. Почему нет? Вполне

симпатичная перспектива. Но мне забыли сказать, что пророчество

сработает только при условии моей праведности. Пару лет назад один

случайный встречный сказал, что я похож на ангела. Помню свою реакцию.

Сперва привычная ирония, затем что-то вроде тщеславия. Я осознал, что

внешне

многим кажусь ангелом в мире быта и жестокости, и вспомнил, что

в детстве меня воспринимали точно так же. А в последнюю очередь понял,

что осталась только внешняя оболочка. Еще не обезображенная

внутренними наворотами, которыми я так щедро одариваю свою душеньку

с первого дня полноценного мышления, еще сохранившая красивую,

сейчас почти фантастическую невинность детства, еще живая и светлая

местами. Но пройдет, наверное, десятилетие, и все, что я накопил внутри,

а прекрасное и вечное там почти не задерживается, все это изъест мою

внешность и превратит меня в урода и с этой, такой показательной

стороны.

Мне однажды приснился сон. В шестнадцать лет. Я тогда мучился

поиском равноценной мне личности, которой хотел посвятить всего себя

целиком. Такого человека я не нашел, а увидел его во сне. Очень

болезненного вида мужчина, с какими-то истосковавшимися, диковатыми

глазами. Он нежно обнял меня на фоне грязного, битого кафеля.

Проснувшись, я понял, что встретил себя в будущем. Тогда я не мог

объяснить этот сон, но сейчас, видимо, он обрел смысл. Тот, в кого я

превращусь условно через десять лет, будет страстно любить и тосковать

по тому, кем я был в детстве, еще только на пороге взрослой, циничной

жизни.

А я-сегодняшний, ожидающий профессора Рихтера, чтобы разобраться с

47

мучительными мигренями, не у дел, где-то посередине. Умненький и

красивый мальчик-ангел из детства уже не кажется родным, он

совершенно чужд мне, а себя будущего я только начал чуять, но не захочу

анализировать, чтобы предотвратить. Отмахнусь как-нибудь, все равно не

хватит серьезности.

Я так и не нашел обещанного благодетеля, который решал бы за меня

проблемы чисто социального толка. Он не позволил бы мне замараться.

Так изначально было задумано. Может быть, я смутно узнал его в

Валентине, но поздно. Когда умер отец, а за ним бабушка, я остался один,

и восторжествовали новые ценности. Материальные, как ни смешно.

Главной ценностью был мой дом – гарант непотопляемости, своеобразной

конкурентоспособности. Я стал думать о том, чего в любую минуту мог

лишиться. Одежда, обожаю хорошие шмотки, деньги, еда, всякие мелочи.

Все это я возвел в тихий культ, наблюдая, как постепенно оно ускользает.

Так чувствовали себя пещерные люди, глядя на потухающий огонь: они

обожали этот огонь в первую очередь, потому что он не был бытовым, в