o 496d70464d44c373
Шрифт:
лохматому бомжу, по-собачьи пялившему свою подругу по несчастью – не
менее грязную женщину в подобие кокошника. Меня душил истерический
хохот. Никто даже не догадывается, что происходит в глубинах библиотеки
им. Ленина.
Отдышавшись, я вдруг решил, что бомж преследует меня. Он меня
изобьет, ограбит или, чего хуже, изнасилует. Я четко слышал чьи-то шаги.
В коридорах и так было темно, основное освещение ироничным образом
создавал
очень редко. Вечер грозил мне кромешной тьмой. Шансы выбраться
отсюда все уменьшались.
Как раз на неосвещенном отрезке я и услышал чьи-то шаги. Они
раздавались совсем близко, и у меня опять появилась возможность выйти
из библиотеки с седыми локонами. Если у меня вообще был шанс отсюда
выйти. Для возмущенного бомжа этот невидимка двигался чересчур
спокойно и дышал слишком тихо. Мне не оставалось другого, как идти по
коридору в наугад выбранном направлении, ежесекундно рискуя
столкнуться с опасностью.
Как раз в тот момент, когда я решил, что эти шаги уж точно доносятся из-
за стены и что паника совершенно напрасна (сердце стучало у меня где-то
в горле), я впотьмах налетел плечом на шкаф, чудом не упал и уперся
руками во что-то мягкое. Это «мягкое» мгновенно напомнило мне на ощупь
свитер крупной вязки.
Я взвизгнул, зажмурился и изо всех сил понесся к светлому концу
длинного коридора. Погони, может быть, не было, но она мне казалась. Я
наткнулся в темноте не на бомжа, а на кого-то совершенно другого, еще
секунда, и я бы почувствовал его дыхание. Это был мой враг.
Какая-то незнакомая лестница привела меня в очередной коридор,
освещенный получше, чем все прежние. Выбранная наугад дверь
122
оказалась незапертой, на меня пахнуло пылью, где-то впереди блеснул
уличный фонарь.
Я был в книжном хранилище. Я бежал к окнам. Темно, но главное –
добежать до окон. Если кто-то нападет из-за спины, можно разбить стекло,
и шум обязательно привлечет внимание или отпугнет убийцу. Убийцу? В
тот момент сомнений не было.
Я прыгнул к окну и развернулся, чтобы встретить удар. Но ничего не
случилось. Фонари с улицы освещали помещение с тянущимися вдаль
стеллажами, однако среди них не затесался человек с ножом в воздетой
руке.
Почему убийца представлялся мне именно с ножом? Позже я решил, что
боковым зрением отметил страшную находку намного быстрее, чем
информация дошла до моего сознания. А пока она не дошла, я спокойно
взглянул на подоконник соседнего окна
прижался мой недавний собеседник, сумасшедший «профессор», глаза
отвратительно выпучены, из шеи неуклюже торчит рукоятка ножа. Старика
убили. Но не его одного. За пару метров от этого трупа я обнаружил второе
бездыханное тело.
Сил не было даже на удивление. Второй труп принадлежал Тобольцеву.
Ему перерезали горло.
Ирония удачливости. Я был очень рад узнать, что захватил из дома
пропуск в библиотеку, хотя в своем положении совершенно не
рассчитывал ходить по подобным заведениям, как и по церквам и музеям.
Это можно было принять за благоволение судьбы. Однако, учитывая
дальнейшее развитие событий, настоящей удачливостью стоило назвать
как раз обратное. Сидел бы я в Порше, попивая чаек из термоса, ждал бы
Тобольцева и где-то в шесть вечера (я бродил по лабиринтам Ленинки
намного дольше, чем предполагал) увидел бы наряд милиции и санитаров,
извлекших из парадного подъезда два трупа. Не составило бы труда
уточнить, кому они принадлежат. Сослагательное наклонение – отрада
моя.
В крайнем случае я бы вычитал о страшном происшествии из газет, где
смерть Тобольцева рассматривалась как заказное убийство по
123
политическим интересам. Но моей судьбе потребовалось запихнуть меня в
самую гущу событий, раз я имел к ним какое-то отношение. Моя судьба
меня не жалела и всячески испытывала.
Ясное дело, из библиотеки я сбежал, не пообщавшись с милицией, на
сей раз найти выход на улицу не составило труда. Порше в миг довез меня
до Маяковской, где на пороге квартиры по иронии все той же судьбы
дремала пьяная Вашингтон. Она было попыталась что-то сказать, но я
замахнулся на нее кулаком и оборвал на полу слове:
– Я как-то без тебя умею считать!
Отныне пять трупов. Может быть, это завышенная самооценка
позволила связать все смерти с моим пассажем? Ведь Коля погиб
случайно, а Нелли наложила на себя руки даже раньше, чем впервые
прозвучало ее имя. Попахивало дешевым сюрреализмом, и я уже не знал,
что думать. Честно говоря, происшествия в библиотеки, начиная с глупой
претензии на вуайеризм, обратились испытанием для моей в конец
расшатавшейся психики. Видимо, и с этой версией согласился Диего, я
просто первым обнаружил последствия заказного убийства, а
сумасшедшего профессора прирезали как нежелательного свидетеля.