Оборванная переписка
Шрифт:
Больше постараюсь не говорить вамъ объ этомъ. Только, пожалуйста, пишите мн и побольше о себ. Вы часто повторяете, что говорить много о себ — признакъ дурного воспитанія. Неужели и въ письмахъ? Бросьте вы, пожалуйста, вашу благовоспитанность и пишите мн о себ какъ можно больше, и чаще, и искренне.
С. Р.
V
Петербургъ, 1 декабря
Дорогой Сергй Ильичъ!
Я съ радостью принимаю вашъ призывъ: ни одного слова лжи, но не знаю, справлюсь ли! По крайней мр, буду слдить за собой. Конечно, что можетъ быть привлекательне искренности и правдивости? И я когда-то врила въ силу и красоту правды. Но когда десять лтъ (я замужемъ десятый годъ)
Вы говорите, что если бы никто не лгалъ, то обнаружилась бы удивительная нравственная красота людей. И я уже не врю этому; напротивъ, мн кажется, что мы увидали бы страшное уродство! Это все равно, что нагота физическая. Я считаю, что изъ ста женщинъ едва ли дв могутъ быть не спрятаны платьемъ и всякаго рода приспособленіями, чтобы не оскорблять глазъ. Такъ и въ нравственномъ смысл (если еще не хуже!).
Помнится, въ какомъ-то итальянскомъ разсказ является гипнотизеръ, который внушаетъ всмъ присутствующимъ на его сеанс сказать безъ утайки то, что въ данную минуту волнуетъ его. И обнаружилась совсмъ не красота, а злобная зависть, жадность, покупная любовь, — жены узнали, что мужья обманываютъ ихъ, мужья тоже услыхали жестокія признанія, гости увидали, какъ они въ тягость хозяину, который лгалъ, что очень радъ видть ихъ, вообще открылось гораздо больше низкаго и постыднаго, чмъ хорошаго… Мн кажется, что человкъ долженъ непремнно прихорашивать и одвать по возможности красиве свои слова, мысли и чувства, чтобы не коробить, не оскорблять своихъ ближнихъ.
Вы пишете, что моя душевная красота видна оттого, что я не лгу. Мн стыдно читать эти слова. Можетъ быть, вы увидали душевную красоту только потому, что я лгу, и очень искусно лгу. Я надваю на себя тотъ душевный нарядъ, который вамъ нравится, все равно, какъ надваю — когда знаю, что увижу васъ — одно изъ вашихъ любимыхъ платьевъ. И я — какъ ни больно мн говорить объ этомъ — часто лгала вамъ. Сколько разъ мн хотлось разсказать вамъ, какъ много лжи, хитрости, всякой неправды во мн и въ моей счастливой семейной жизни, какъ много мелкихъ увертокъ и сдлокъ съ совстью, — но я молчала и сознательно поддерживала ваше увлеченіе искренней и чистой женщиной, какую вы видли во мн.
И теперь, я хочу говорить одну правду и боюсь… Въ конц концовъ чего боюсь? Боюсь потерять васъ, хотя кажется искренно просила васъ ухать и забыть меня. Я сознаю, что должна сойти съ вашей дороги, потому что не могу дать вамъ счастья, и, можетъ быть, врный путь къ этому снять съ себя маску.
Вы просите писать о себ. Не умю я этого. Мы, женщины, почти всегда въ письмахъ «длаемъ стиль». Особенно говоря о себ, а правда, кажется, не допускаетъ никакихъ прикрасъ и побрякушекъ. Въ письм же всегда хочется быть интересной. Какъ это сочетать съ правдой?
Въ вашемъ письм есть не хорошія слова, Сергй Ильичъ, и мн хочется говорить о нихъ и больно говорить… Больно…
В. Ч.
Ночь.
Вы пишете, что вамъ бывало до боли трудно не открыть мн глаза… На что? На измну мужа? Да, измну! Я знаю про нее, и вамъ не зачмъ было намекать на это… Врьте: всегда найдутся добрые люди, чтобы «открыть глаза» на горе. Уже черезъ два года посл нашей свадьбы мн постарались доказать, что Викторъ обманывалъ меня… Я не врила, не могла врить… Онъ былъ такъ нженъ и добръ со мной, такъ ласкалъ появившагося тогда на свтъ Витю, что у меня не могло уложиться ни въ голов, ни въ сердц, что онъ можетъ лгать. А онъ лгалъ, и какъ виртуозно лгалъ! И я врила ему. Не врила ни своимъ глазамъ, ни своимъ ушамъ, а только словамъ этого
Теперешняя его «исторія», на которую намекаете вы, идетъ уже пятый годъ. Я узнала о ней — опять-таки случайно — года три тому назадъ и три года живу съ этой мучительной тайной. И никто не подозрваетъ, что я знаю о существованіи двицы Кучинской. Вы бывали у меня почти каждый день, заставали меня и грустной, и больной, и разстроенной, но никогда, кажется, я ни однимъ словомъ не выдала моей тайны. Разъ, помню, вы спросили меня:
— Вы любите мужа?
Я промолчала.
— Иногда женщины желаютъ казаться любящими женами.
На это я отвтила вамъ шуткой:
— Это лучшее противоядіе отъ поклонниковъ.
Вы поняли, что я не хотла вамъ отвчать серьезно, и умолкли.
А я — если бы и хотла отвчать — не знала, что сказать вамъ. И теперь не знаю. Когда Викторъ Ирановичъ, посл обда, узжаетъ въ какія-то засданія и возвращается оттуда въ три часа ночи — я съ ума схожу отъ отчаянія, и жду его съ трепетомъ. Когда же онъ прізжаетъ — я тушу у себя огонь и примолкаю, чтобы онъ не замтилъ моего ожиданія; я слушаю, какъ онъ тихо ходитъ у себя въ комнат, кашляетъ подавленнымъ кашлемъ, чтобы не разбудить меня и не выдать своего поздняго возвращенія. Потомъ онъ засыпаетъ, а я все ворочаюсь съ боку на бокъ и мучаюсь отъ обиды и, кажется, отъ презрнія къ этому человку.
Иногда я, сама не зная зачмъ, спрашиваю его утромъ:
— Вчера у васъ долго продолжалось засданіе?
— Нтъ… Не очень… Я въ часъ уже былъ дома.
И я красню за его ложь и боюсь, чтобы онъ не замтилъ моего смущенія. Я, какъ могу, помогаю ему обманывать меня, облегчаю ему его ложь и ненавижу его и себя за это.
Вотъ и разсудите вы, умный человкъ, люблю ли я мужа, зная, что у него есть тутъ же, въ Петербург, вторая семья (у двицы Кучинской — сынъ), зная, что онъ обманываетъ меня каждую минуту и лжетъ безъ конца. Вы видите, что я и сама лгу вмст съ нимъ, скрываю ото всхъ мою муку, стараясь казаться счастливой женой. Я лгу дтямъ, говоря имъ объ ихъ отц и объ его несуществующихъ достоинствахъ, я лгу себ, увряя себя, что мн не нужно ни любви, ни ласки, что я счастлива дтьми, дломъ, дружбой… И все это ложь, ложь и ложь.
Въ одномъ я не лгу: въ острой боли, которую я испытываю, когда мн говорятъ дурно о Виктор. Я совсмъ не могу переносить этого. И когда вы, бывало, только намекали на что-то — я была готова сказать вамъ все то, что написала сейчасъ. Но — силъ не хватало. Вы, можетъ быть, стали бы жалть меня, а я не хочу сожалнія.
Теперь, когда я не вижу вашихъ грустныхъ глазъ, жалющихъ меня, не слышу вашихъ рзкихъ словъ, осуждающихъ Виктора, мн легче вамъ сказать эту ужасную для меня правду: я знаю объ измн мужа и прошу никогда не намекать мн на нее, не жалть меня, не говорить больше объ этомъ… Еже писахъ — писахъ, а больше не надо. Не надо!
В. Ч.
VI
Петербургъ, 7 декабря
Дорогой Сергй Ильичъ!
Что съ вами? Почему молчите? Здоровы ли? Вчера и сегодня цлые дни ждала отвта отъ васъ и — ни слова. Что это значитъ?
В. Ч.
VII
Турьи Горы, 10 декабря
Я страшно виноватъ передъ вами и искренно прошу у васъ прощенія за мое послднее письмо, за которое уже такъ больно досталось мн. Знаю, что заслужилъ, чувствую, что тамъ не все было какъ слдуетъ, какъ принято. Да вдь это все отъ того же… И вы прекрасно все это понимаете. Вы же мн и объяснили какъ-то причину моихъ выходокъ.