Оборванная переписка
Шрифт:
— Неправда! Это письмо не дловое! Отдай намъ его!
Въ это время въ столовую вбжалъ Вовикъ со слезами и началъ, на своемъ дтскомъ волапюк, жаловаться на няню. Оказалось, что онъ разставилъ въ зал стулья «какъ будто» деревья, а посредин сдлалъ дорожку.
— Я говорю… я говорю, — разсказывалъ онъ сквозь слезы и захлебываясь отъ волненья, — я говорю: няничка, пойдемъ гулять… Это какъ будто деревья, а это дорожка… А она говоритъ: не деревья!..
И бдный Вовикъ, громко плача, продолжалъ:
— Не деревья!.. Стулья, говоритъ!..
Я разсердилась на няню и стала уврять Вову, что это
Какъ то я была въ психіатрической лчебниц. Среди душевно больныхъ мн показали одну, и расказали, какъ ее привезъ сюда ея мужъ — провинціальный учитель гимназіи какъ онъ плакалъ, разставаясь съ нею, цловалъ ея руки, обливая ихъ горькими слезамя. А она блаженно улыбалась и смотрла куда то вдаль, точно видла тамъ что то. И меня поразило счастливое выраженіе ея лица. Высокая, гибкая, блдная, точно мадонна Перуджино — она вся была устремлена куда-то и съ радостной улыбкой слдила за кмъ-то.
— Она воображаетъ себя средневковой принцессой, — сказалъ мн докторъ, — и иногда рыцари даютъ въ ея честь турниръ. Обыкновенно эти турниры вызываются приходомъ постителей. Очевидно, всякое новое лицо даетъ толчокъ ея больному воображенію, она видитъ передъ собою цлыя картины… Видите, она точно взяла что то… это внокъ… Вотъ она коронуетъ рыцаря-побдителя…
И докторъ, обратясь къ больной, спросилъ:
— Анна Петровна! Кто-же побдилъ сегодня?
— Опять онъ! Все мой врный валетъ бубенъ!
Нкоторые изъ больныхъ громко разомялись; усмхнулся и докторъ. А она сидла такая счастливая и просвтленная, такъ безмятежно радостно улыбалась чему то или кому то, что мн невольно пришла въ голову такая мысль: вылчать ее и вернется она въ семью; и пойдетъ ея прежняя жизнь — бготня по лавкамъ, страданіе изъ-за каждой копйки, усчитыванье кухарки, ссоры съ мужемъ — учителемъ, служащимъ изъ-за хлба, болзни и крики дтей, ежесекундная борьба изъ-за мелочей, изъ пустяковъ… И такъ изо дня въ день, до самой смерти. Что же ей замнитъ т неземносчастливыя минуты, которыя она переживаетъ здсь? И я невольно сказала доктору:
— Зачмъ вы лчите ее?
Онъ ничего не отвтилъ. Очевидно, принялъ мои слова за шутку.
Но я не шутила. Я видла предъ собою счастливую женщину (чего еще никогда не видала) и мн жалко было, что прилагаются вс усилія для излченія ея отъ этого счастья…
Нсколько лтъ тому назадъ я видла на сцен одну изъ пъесъ д'Аннунціо. Красавица актриса играла сумасшедшую. Она была одта въ свтло-зеленое платье и ходила по сцен съ ясной, блуждающей улыбкой. Сначала публика ничего не понимала. Потомъ выяснилось, что эта сумасшедшая въ своемъ зеленомъ плать бродитъ по лсу, ложится подъ деревья, сливается съ травой и слушаетъ ея тайны… Она слышитъ серебристый звонъ… Это тысячи колокольчиковъ ландышей звенятъ отъ малйшаго дуновенія втерка и она счастлива, что слышитъ ихъ…
И когда ея близкіе говорятъ о ней, какъ о несчастной, докторъ отвчаетъ имъ:
«Кто знаетъ? Можетъ быть, она живетъ и боле глубокой и боле широкой жизнью, чмъ наша — маленькая, ограниченная жизнь…
И когда его спросили:
— А если она прозретъ?
Докторъ отвтилъ:
— Можетъ быть, ей будетъ тогда невозможно существовать дальше. Можетъ быть, жизнь станетъ невыносимой для нея.
Прозрть! Что можетъ быть ужасне этого? Видть постоянно передъ собой осколки своего счастья, своей вры… Не радоваться ни вниманію, ни участью любимаго человка, не врить ничему тому, чему такъ мучительно хочется врить… Викторъ ласкаетъ дтей, а я вижу, какъ онъ точно также ласкаетъ того ребенка, онъ заботится о моемъ здоровьи, а мн кажется, что онъ ждетъ моей смерти… И чмъ горяче ласка — тмъ остре мое страданіе. Прежде каждое его участливое слово давало мн радость, каждая милая шутка — веселье… Теперь во мн постоянно клокочутъ слезы, злобное горе и жалость къ себ, къ моей разбитой вр.
Нтъ, нтъ; жестоко открывать глаза заблуждающимся, жестоко говорить счастливому человку:
— Ты думаешь, что счастливъ? Такъ смотри же, какъ ты ошибаешся, какъ обманутъ; взгляни: вотъ она правда! Прозри и убдись и ужаснись, какъ ты несчастенъ!
Вдь это безчеловчно! Посл этого жизнъ становится невыносимой, а правда ненавистной.
В. Ч.
P. C. Не забывайте меня слишкомъ скоро въ вашемъ душевномъ затишьи. Вы пишете, что точно все ушло куда-то далеко… Я предсказывала, что это случится, но не думала, что такъ скоро…
X
Турьи Горы, 18 декабря
Мой бдный, мой дорогой другъ!
Вы очень несчастны, Я смутно угадывалъ это, но никогда не думалъ, что вы такъ страдаете…
Я какъ то, скоре шутя, чмъ серьезно, сказалъ:
— Ваша школа — запой вашъ… Точно вы хотите забыться и забыть что то…
Я не зналъ, какую правду сказалъ тогда. Меня просто изумляло, какъ вы работаете нервно и безъ отдыха, какъ боитесь остаться одна, какъ набиваете чисто-вншиимъ образомъ вашъ день, вашу жизнь тысячами впечатлній. Надо желать бжать отъ себя, чтобы жить такъ!
Мое душевное затишье, о которомъ вы говорите съ ироніей — безконечное срое небо: бури не жду, но и солнца не вижу. Иногда неудержимо захочется солнца; тогда я укладываю чемоданъ, чтобы хать въ Петербургъ… Вначал это было со мной часто, теперь является все рже и рже: вспомню т рамки, въ которыя я долженъ былъ бы вдвинуть себя, свои желанія, свои слова, всю свою душу, и остаюсь. Здсь — рамокъ никакихъ; нтъ даже ни сегодня, ни завтра…
С. Р.
Отчего ни слова о своемъ здоровьи? Здоровы ли вы?
XI
21 декабря, Петербургъ
Я здорова, дорогой Сергй Ильичъ, должно быть здорова, потому что не замчаю моего здоровья. И по-прежнему — какъ вы говорите — бгу отъ себя. Да, именно, бгу; это вы хорошо сказали. Когда не хочешь слышать чьего-нибудь голоса — стараешься шумть какъ можно больше… Я шумлю, хлопочу, бгу… Кругомъ меня суетятся маленькіе люди съ маленькими волненіями, но ихъ такъ много и они такъ шумятъ, что заглушаютъ голосъ моей совсти. Я топчусь, какъ блка въ колес, вроятно, все на одномъ мст, но мн кажется, что я стремлюсь къ чему-то и иду куда-то. И мн некогда скучать, некогда прислушиваться къ себ, некогда плакать…