Обращение Апостола Муравьёва
Шрифт:
Далее пошли бесчисленные вопросы, хотя более дразнили варианты ответов. Предлагалось выбрать один из четырёх, и тут Апостолу пришлось попариться. Даже на вопрос: «Любите ли свою маму?», повторенный во множестве вариаций, у него не всегда находился однозначный ответ. Что же тогда ответить на: «Легко вижу, когда мне говорят неправду», или «Часто ли капризничал в детстве?», или совсем невозможный «Умеешь ли нравиться и добиваться популярности?». Когда же прочёл: «Возможно, до сих пор расстраиваешься из-за того, что произошло двенадцать лет назад?», пожалел, что не курит. Кому что известно? Такое не забывается.
За окном стемнело,
Покрутившись у запертого выхода, Муравьёв вернулся к логову подполковника. Оттуда доносились звуки передвигаемой мебели и заклинания уборщицы. Марат, вспомнив дворничиху Ляйпнихт, удивился, – «Почему все уборщицы так свирепы? Или у них это врождённое?». Возник в памяти день, когда он, шестилетний малый, выбежав из дому со скомканным рублём, по-пустому обругал немку. Наверняка, нашёлся бы нейтральный вариант.
Уборщица встретила Апостола ворчанием, и он поспешил вежливо успокоить:
– Извините, выход закрыт, ключи у вас?
– С какого такого? – неприветливо буркнула уборщица и глянув на парня, сменила гнев на милость. – С вечера выход через цокольный этаж… Спустись по лестнице вниз, поверни налево, до конца, там увидишь прапорщика, Иваном кличут. Он откроет.
– Спасибо тётенька, а пописать можно?
– Припёрло, племянничек? Валяй здесь, у подполковника, только целься точно, а то ухом поплатишься.
Апостол юркнул в уборную, вскоре послышался шум сливаемой воды.
– Пописал, вояка? Аль полегчало? – хихикнула уборщица, изменив к лучшему настроение.
– И покакал тоже… Разумеется, точно в серёдку, – выдохнул Марат и вышел из кабинета.
Всё же что-то неладно с народом. Чуть приласкаешь, сопли наружу…
За пластмассовым столиком усатый прапорщик нашёптывал что-то сокровенное на ушко волоокой тёте. Она привлекательно краснела и принимала флирт благосклонно. Иван проявил к призывнику стойкий интерес:
– Слухай, рядовой, тебя как кличут?
– Кличут Апостолом, зовут Маратом, а что?
Кусок пососал ус, словно раздумывая, не приложить ли сюда подходящий матюшок, но любовный зуд пересилил:
– Апостол, тьфу, Марат, не в службу, а в дружбу, век не забуду… Другого выхода – ну, нет…
– Чего тебе надо-то? – по-свойски перебил Марат прапорщика, давая понять, что разделяет его нужду. К тому же усталость толкала выполнить любую просьбу, без подробных инструкций.
Прапор решительно куснул ус, но окончательно положив не обижаться на фамильярность, решился:
– Дело жизни, братан. – Иван подошёл к Марату, зашептал в ухо, горячо и противно щекоча прокуренным усом. – Мне отлучаться с поста никак, а Мариша любви хочет. Как пропустить? Слухай! Посиди здесь
– Ладно, любись по-быстрому… С подполковником шептаться не треба, я сам как-нибудь договорюсь. Гляди, служба – пятнадцать минут… – Марат едва сдержал смех, – на звонки-то что отвечать?
– Телефункен? Не, это декорация, – Иван кивнул на красный аппарат с гербом вместо циферблата, – Шаг в сторону – расстрел! Алё, Смольный! Сроду не звонил! На случай здесь, если наведается зверёк – писец, слышал такое? Так что, если забренчит, всем крышка, паря. Соберём ополчение – и айда Америку шапками забрасывать…
Прапорщик ускакал, как изнывающий заяц с матёрой зайчихой.
Марат осмотрелся. Ну и служба – сидеть ночами у столика и пялиться в окно на улицу. Окна в метре над головой, так что смотреть неудобно, разве что поглядывать снизу на ножки… «Опаньки, а кусок вовремя свалил» – промелькнула ценная мысль. Окно заслонила фигурка в сиреневом платьице, накоротке, впритык к жёлтым, как народившийся птенец, трусикам. От умильности ракурса у Марата перехватило дыхание, и он мысленно пожелал прапорщику прилива мужских сил, минимум на время, пока девушка застряла над окном. То, что милашке нечего делать у военкомата на безлюдной к ночи улице, ему в голову не пришло.
Девушка переминалась с ноги на ногу, словно приспичило в туалет. Трусики непринуждённо морщились, лишая Марата способности соображать рационально. Чудесное мгновение длилось недолгий вздох. Девушка отпрыгнула, словно ощутив на бёдрах взгляд извращенца. Одолеть ей удалось не более метра, когда её облапили трое пришельцев. С виду примерные подольские уродцы с излюбленным развлечением продать кому-нибудь в подворотне кирпич. Послышался писк: попалась птичка в силки.
Отморозки не церемонились, действуя по давно нажитой схеме: двое завернули руки девушки за спину, третий деловито зашарил под платьем. Апостол едва представил, как грязные пальцы стягивают в сторону жёлтую полоску материи и захлебнулся от омерзения. Сжал кулаки и бросился к двери. Подонки, несмотря на численное превосходство, не годились Марату в противники. Таких, невзирая на количество, он давил, словно тараканов. Ключ, на счастье, торчал в замочной скважине, Марат провернул его… Но тут же задребезжал телефон. Апостол будто с разбегу наткнулся на стену, обернулся. Бросил беспокойный взгляд в окно – события съёжились, бедняжка плотно скрестила ноги, насильнику никак не удавалось содрать трусики. Выругавшись, Марат метнулся к столу. Реальность налилась звоном. Рука подонка зашарила по телу девчонки. Слух обострился, он явственно услышал пощёчину. Дурёха… Сейчас бы нельзя… Смольный… Прапорщик… Рука Апостола потянулась к трубке…
Когда щёлкнуло, и освободился отбой, он положил трубку на место и поднял глаза к окну – никого не было. Выскочил на улицу. Клочок жёлтой материи, как безобразный плевок, корил грязную Подольскую мостовую. Марат осмотрелся, прислушался. Ответила тишина. Пусто, пустынно, нехорошо.
Утром вернулся в военкомат. Вход караулили два «бобика», обдававших улицу лихорадочным миганием проблесковых маячков. Возле машин хмуро курили милицейские. Первое, что увидел, когда вошёл в здание, был прапорщик в наручниках, со сливовым синцом под глазом. Рядом, охватив спинку дивана, рыдала уборщица Нина.