Обретение
Шрифт:
Сейчас мгновенно заснет, я ее знаю.
Прекрасное прощание со столицей востока!
Говорят, в благословенные времена правления императрицы Ксуеман обнаженная девственница с мешком золота могла пересечь империю, сохранив в неприкосновенности и золото, и невинность. Мы с Учителем Доо наполовину повторили ее подвиг несмотря на то, что были неплохо одеты, популярны у девиц из ночных кварталов и временами стеснены в средствах. Нельзя сказать, что путешествие далось легко: мы тонули в притоках Матери рек Манитулоо, попадали под горные обвалы на снежных хребтах Тянь-Мыня, сражались с разбойниками и беседовали с отшельниками. Наша подорожная пестрела печатями управ десятков городов и пометками старост мелких общин, всегда замкнутых и настороженных к чужакам, но берущих ответственность за безопасность путников, на несколько дней или недель становящихся «своими». Чуть больше года назад мы покинули Бахар, и за это время изменился не только я – изменился мир вокруг меня. Великая империя
Казалось, совсем недавно мы с Учителем Доо рылись в архивах Ланкантая, города-школяра, легкомысленного и шумного, но трепетно сберегающего и угасающий шепот летописей былых времен, и дерзкий вызов научных трактатов, творящих будущее. И вот уже веселимся на празднествах, проходящих в Саксаюмане, столице Канамарки, где можно подробнейшим образом ознакомиться с широким ассортиментом чувственных искушений. Театры, симпосийоны, стихийные собрания интеллектуалов в парках под кронами тихо шелестящих деревьев, таверны и ресторации, кварталы домиков с умелыми обольстительницами – горному краю было, что нам предложить. За три месяца усердных развлечений я потратил в два раза больше денег, чем за все время путешествия. У Учителя Доо, казалось, был открыт кредит во всех Торговых домах, и он тоже ни в чем себе не отказывал… Его потребности были весьма умеренны – за несколько столетий жизни приедаются любые изыски – но столице удалось и его растормошить. При очередном посещении Торгового дома Туркисов мы договорились о присоединении к большому каравану, возвращающемуся в Зебанавар. Да-да, тому самому, о котором упоминали на прощальном пиру в доме Шандиса Васа Куккья. Я выкроил время из череды бесконечных развлечений и успел пробежать по банкам и лавкам, собираясь в дорогу.
В специально отведенной долине за пределами Саксаюмана формировался походный порядок торгового каравана. На почти четыре сотни крупных лам-гуанако навьючивали тюки с грузом, а вокруг суетилось, казалось, в два раза больше народу. Мохнатые ламы с царственным высокомерием смотрели на каждого, кто посмел грузить им поклажу на спину… а таких хватало. Погонщики в который раз проверяли упряжь, купцы и приказчики просматривали списки и ругались за место в цепочке, охрана готовилась рассредоточиваться по ходу движения. Старший караванщик встретил нас радушно и сразу определил в компанию к «свободным путешественникам». Пешком идти было нелегко и небыстро – равнялись по последнему, – но после того как спустимся с гор и сменим вьючных животных, можно будет, как нас уверили, перемещаться в кибитках «со всеми удобствами». Среди путешественников обнаружились математик-Терас, перебирающийся в Бахар вместе со всем скарбом и молодой женой, ремесленники, по предписанию властей отбывающие в другие провинции империи, парочка художников-Куккья, черпающих вдохновение в странствиях, и скрытный чиновник-Иса, не раскрывший рта даже для того, чтобы поздороваться. Похоже, государственный инспектор.
Наш отъезд несколько раз откладывался: на месте сбора мы в полном составе уже три раза напрасно встречали восход солнца, а через час, недоуменно пожимая плечами, расходились – зато с подружкой прощались каждый раз как последний, а потом не менее пылко встречались. Сегодня погонщики наконец-то взяли в руки поводья головных гуанако, связанных десятками. Резкий сигнал горна растворился в вековом безмолвии седых вершин – эхо молчало. Позвякивая железными деталями сбруи, ламы мягко тронулись в путь. Солнце светило нам в спину.
В пути разговаривали мало: берегли силы и дыхание. Зато вечерами на специально оборудованных площадках, где нас ждали разожженные костры, запекающиеся в ямах тушки альпак с овощами, навесы от ветра и непогоды, соскучившиеся в дороге по общению попутчики знакомились, переходили от группы к группе, от костра к костру, слушая чужие байки и рассказывая свои истории. Стоянки обустраивала специальная команда работников, которые заранее выдвигались вперед. Сию, воплощающийся в материальную форму лишь на привалах, с удовольствием бегал по лагерю и таскал от соседних костров кусочки: многие желали одарить чем-нибудь вкусным ласкового попрошайку. Поначалу то тут, то там вспыхивали ссоры, но их быстро ликвидировали караванщики – опыт помогал им гасить конфликты в зародыше. Странствовать в большой и хорошо охраняемой компании оказалось на удивление комфортно.
Лишь один из почти тысячи человек в караване вызывал стойкую стихийную неприязнь. Невысокий рыхловатый юноша примерно моего возраста с чистым виском и в желтых одеждах семьи Туркисов время от времени проезжал верхом на ослике вдоль цепочки мерно ступающих лам и людей. Единственный из всего каравана, кто не шел пешком. Его круглое лицо с орлиным носом и большими карими глазами можно было бы даже назвать приятным, если бы не брюзгливо поджатые пухлые губы. Небольшой залакированный пучок обвивала металлическая лента, сколотая шпилькой «Расцветание пиона», головной убор отсутствовал, выставляя
– Молодой господин, – увещевал сына своего повелителя старший караванщик, единственный, к кому юнец хоть немного прислушивался, – мы выбиваемся из графика! Если не уйдем из этих мест до прихода туманов, передвижение осложнится…
– Это твоя работа, – высокомерно процедил юнец, – сделать так, чтобы мы не сбились с пути.
Утонувшие в похмельных тенях глаза встретились с моим возмущенным взглядом… Напрасно я привлек его внимание.
Теперь при каждой встрече нас будто бил разряд молнии, и Туркис пытался задеть меня любым способом. Ослик, повинуясь безмолвной команде ездока, постоянно норовил столкнуть с тропы, по которой цепью шел караван. Не раз и не два я рефлекторно уходил с траектории движения невинного животного, заступающего путь. Однажды волевым усилием заставил себя остаться на месте. Было интересно: что он задумал? Юнец с наслаждением оттолкнул меня ногой, оставив след не очень чистого башмака на халате, и презрительно процедил: «Дорогу, хам!». Не опасно, но унизительно. С легкой душой отпустил на волю инстинкты и всегда успевал сместиться в сторону при его приближении. Неудачи еще больше усугубляли желание Туркиса меня достать. Было забавно наблюдать, как он почти падает с осла, не в силах дотянуться ногами до цели. Зачем? Не понимаю.
Как-то вечером на стоянке невольно оказался свидетелем истерики, которую юный господин закатил старшему караванщику:
– Почему ты набрал в мой поход отребье без роду-племени? Мы – Туркисы, а не шайка бродяг или нищих паломников!
– Все, кто идет с нами, – спокойно ответил караванщик, – оплатили пребывание в наших рядах. Весьма недешевое. Так что смиритесь, молодой хозяин, с тем, что ради прибыли необходимо переступать через личные чувства.
– Ты глуп! – парень вспыхнул как порох. – Зачем в моем караване я должен терпеть всякую шваль?
– Может быть, для того, чтобы научиться? – караван-баши был невозмутим. – Вас ведь за этим отправил в путь Ваш уважаемый отец.
Время от времени я обнаруживал песок и острые камушки в башмаках, обуваемых после ночевки, избыток соли в предназначенной мне порции мяса на ужин… Понятно, что не сам отпрыск высшей семьи творил эти каверзы, но то, что они делались по его распоряжению или личной просьбе, что выше приказа, – бесспорно. Такая наивная злокозненность вызывала лишь снисходительную усмешку. Пакостников не ловил, хотя и чуял их появление рядом с собой и своим ужином. Мусор из обуви вытряхивал – пригодилась привычка тщательно ее осматривать, приобретенная в период ношения хлипких сапог, – пересоленное мясо натирал диким луком и пряными травами, и употреблял, с удовольствием запивая молодым вином... Мое спокойствие и умение видеть насквозь их шитые белыми нитками козни еще больше усиливало неприязнь Туркиса. Учитель Доо не вмешивался и лишь ободряюще подмигивал, когда я ликвидировал очередные последствия мстительных выходок.
Однажды, когда мы спускались по достаточно опасной узкой тропе, он снова выехал в столь любимую, но совершенно бессмысленную и даже рискованную инспекционную поездку. Туркис продвигался, оттесняя идущих от безопасного склона горы, стеной высившегося справа. К нему жался весь караван, поскольку слева тянулся обрыв, время от времени осыпаясь камнями. Поравнявшись со мной, юнец разогнул ногу в пинке в полной уверенности, что уж теперь деваться мне некуда. Пришлось взять ее в захват и прямо взглянуть неуемному и надоедливому человечку в глаза, глупенькие и наивные, как у котенка. Чуть надавил локтем на коленный сустав. Лицо юнца накрыла тень страха. Только лишь тень: он не понял до конца уязвимость своего положения и не верил, что кто-то способен причинить ему боль, – но уже что-то начал подозревать. Неслышно и яростно зашипел Сию, в эфирной форме сидящий на моем плече. Ослик оказался умнее хозяина. Скотинка резко застыла на месте, и я, разжав руку, спокойно продолжил свой ход, попадая в такт размеренному шагу связанных поводьями гуанако и их погонщиков. Учитель Доо, идущий впереди и якобы внимательно смотрящий под ноги, расслабил напрягшиеся плечи.