Обретение
Шрифт:
Мудрейший Баа ревниво поморщился, глядя на кота, и вдруг воодушевился:
– А пойдем к Кадавру? – он резко поставил на землю кружку с недопитым чаем. – Пойдем!
Мы переглянулись, но встали и пошли следом за легконогим отшельником. Как и на юге, от всполохов стихий было светло будто днем, поэтому узкая спина Мудрейшего Баа служила мне ориентиром. Я шел за ним, как за блуждающим болотным огоньком, но он не петлял и не путал путь, ибо буквально через пять-семь минут мы оказались на месте.
Снова, как и в прошлый раз, я ощутил битву разнонаправленных сил, сгущение воздуха и давление на плечи. Учитель Доо бросал на меня тревожные взгляды: он чувствовал себя превосходно, а я дышал, как загнанная лошадь. Мудрейший Баа, пританцовывая у отвесной скалы,
– Сон разума ррожда-а-ает чу-у-удовищщщ! – и резко, будто отбрасывая занавес, дернул рукой. – Бу!
Спала с глаз пелена. В скале была выдолблена ниша, и из нее словно рвался на волю могучий демон, усеянный отвратительными наростами на теле, украшенный рогом на носу и увенчанный ослиными ушами. Отшельник хихикал, пританцовывая и предаваясь воспоминаниям: «Помнишь, Баий, этот хвост я слепил ему, пока ты трудился над рукой...» – но я уже не слушал его, внимая стону отчаянно одинокого и непонятого камня. Сколько столетий Учителя Круга Отшельников приводили сюда своих учеников? Над ним проводили эксперимент за экспериментом десятки одаренных, и никто из них не догадался заглянуть глубже пластичной материи, послушной рукам оставляющих следы. Камень уже не рыдал. Он устал молить о пощаде. Где-то внутри рождалась ненависть к своей оболочке, к материи, в которую она воплотилась, к уродству, ставящему разум на грань безумия, ко всему этому миру. Она копилась так долго, но сейчас, казалось, достигла критической точки.
Нельзя так! Нельзя бездумно менять только потому, что способен менять! Решительно сдвинул с дороги восторженно скачущего Баа и шагнул навстречу Судьбе.
– Ты что себе позволяешь, щенок…
– Тише, тише, Учитель. Не мешайте ему…
Карандаш словно сам прыгнул в руку. Камень был горячим и влажным. Казалось, он мог разлететься на мелкие осколки от прикосновения очередного ученика-мучителя, но под моей ладонью слегка притих, успокоившись. Я провел пальцами по плечу, огибая угрожающе торчащий шип, и на бицепсе согнутой руки начертал, твердо нажимая на карандаш: «Ясность мысли».
Несколько минут ничего не происходило. Потом в глубине ниши что-то полыхнуло и слабо дрогнула земля под ногами. Еще. И еще раз. Со скал осыпались камни и ветви кустарника.
– Это обвал! – испуганно кричал Мудрейший Баа и дергал за рукав Учителя Доо. – Быстро к костру, там безопасно. Твой щенок…
– Молчать! – прикрикнул на него наставник. – Стой тихо, а то врежу, как прежде.
А я не мог отвести глаз от каменного демона, чешуйка за чешуйкой сбрасывавшего шкуру. Отпали ослиные уши, рог с носа, когти и шипы, лысый хвост… камень словно усмирял порыв ярости, и изнутри пробивался поток чистого белого света. Когда после вспышки, затопившей долину, смог снова видеть, то с наслаждением вгляделся в черноту ночного неба над головой, угадывая в путанице звезд знакомые глазу созвездия. Стены ниши омывали волны неяркого света, исходящего от воплощенного в камне широкоплечего человека, сидящего на основании скалы. Одной рукой, опирающейся на мощное колено, он подпер подбородок, а другую расслабленно свесил вниз, к напряженным мускулам икр, готовых мгновенно поднять на ноги сильное тело. Грубые черты его лица выражали сожаление о людских страстях и печалях, а в морщинах высокого лба свой оттиск навечно оставила печать размышлений о мире и месте в нем.
– Не Кадавр, а Мыслитель, – пробормотал тихо, проходя мимо остолбеневших Мудрейшего и Учителя. Но они услышали.
Между прочим, есть очень хотелось.
Мудрейший Баа незаметно покинул нас, не вернувшись к костровищу, в котором остывающие угли уже подернулись сизым налетом. Учитель Доо подошел чуть позже, неся охапку хвороста:
– Очень кстати осыпалось со скал, – он раздул огонь и вынул из мешка с припасами завернутые в лепешку вяленое мясо и мелкие дикие помидоры.
Сию, лежа на заплечных мешках, приоткрыл один глаз и с глубочайшим интересом следил за манипуляциями с едой… ему тоже достались вкусные
– Что такое Круг Отшельников, наставник? – спросил я, старательно прожевав. – Он настолько силен, что его боятся в империи?
– Никто не знает, силен или слаб Круг, – усмехнулся тот, водружая помидорку на многослойный бутерброд из лепешек и мяса. – А больше всего люди боятся неизвестного. Но вообще-то в него входят Учителя, воспитавшие себе в этом мире замену. Они обретают свободу от ограничений пространства и времени и могут легко перемещаться в иные миры и эпохи. Впрочем, им, вечным, это быстро надоедает, и они оседают в самом привлекательном местечке, потакая лишь своим желаниям и интересам. Потому их и зовут «отшельники», что сиюминутные заботы и проблемы миров их не волнуют: войны, мор, перевороты, несчастная любовь – ерунда, не стоящая внимания. Единственная обязанность, от которой они не избавятся никогда – ликвидация дисгармонии и неравновесия в нашей вселенной, если это угрожает существованию миров. Но такое случается нечасто.
– Расскажи мне про своих учеников, – я вспомнил ядовитые слова Мудрейшего Баа, плеснул себе чаю из котелка и сменил тему. – Что с ними было не так?
– Все было так, мой друг, все было так. Их было трое. Видишь? – он стянул с головы яркий платок, который купил в какой-то местной деревне и указал на три широкие белые пряди, контрастирующие с чернотой волос. – Мои ученики всегда со мной: Текудер, Сюин Юшен, Дамил ад-Дарьял.
– Вот как? – удивился я. – Мне известны Текудер и Сюин Юшен Терас. Он – легендарный воин, сразивший жесткого демона и спасший от разрушения Шусин, она – целительница, прославленная в веках. Школа врачей, названная ее именем, считается лучшей в империи… но ведь они давно умерли!
– Да, ученик. Их все знают. Мало кто из обычных людей предпочтет вечную славу смертным вещам. И еще меньше тех, кто предпочтет вечной славе вечное забвение. Живущим в обществе и для общества трудно принять добровольно неизвестность, которую несет наше бессмертие.
– Но ты-то известен!
– Пока я тут, от меня нелегко отмахнуться, – уточнил он. – Я как ресничка, попавшая в глаз, как песок между шестеренок общественного механизма. И мне все больше это надоедает. Даже если ученик не займет мое место… – он сделал глоток из кружки, – рано или поздно я тоже уйду в Круг Отшельников. И меня выбросит из истории мира, люди забудут мое имя, как забыли Учителя Баа, а перед ним Учителя Луу, а еще раньше Учителя Зыы, Учителя Фээ, Учителя Оба-на... – наставник спокойно и прямо смотрел мне в глаза, загибая пальцы. – И те новые, в ком пробуждается наш странный дар, не найдут без поводыря путь, помогающий выбраться из загона. Их, как паршивых овец, изгонят пастушьи собаки, выкинут навсегда, как «неформатные» винтики. Обществу мы не нужны.
– Но мы знаем и помним Учителя Мина, Учителя Куфа… есть ведь множество Учителей, оставшихся в памяти потомков! – я вспомнил собрание их сочинений на полках семейной библиотеки и поежился.
– Это, друг мой, «правильные» учителя, – наставник хитро подмигнул. – Они учат, как возводить прочные стены загонов, а собак натаскивать на охрану полезных овец. Они жили в обществе, как все нормальные люди, творили для общества, умерли… и обрели особое бессмертие: бессмертие человеческой памяти. Смерть изъяла их личности из мира, но оставила то, без чего цивилизация оскудеет: мысли, идеи, прозрения. Они учат всех, но не все у них учатся. Я же… видишь ли, Аль-Тарук, как я не свободен от тебя, так и ты не свободен от меня.
– Как это? – о такой стороне отношений учитель-ученик я, признаться, никогда не думал. Мне казалось, что легко смогу отменить обучение, если что-то в нем не понравится.
– Если бы ты не обрел Учителя, то пробудившийся дар рано или поздно свел бы тебя с ума. Тогда, возможно, даже твое проклятие пало бы под натиском безумия, и не реализовавшаяся, но копящаяся сила, вырвавшись на волю, погубила бы многих…
– Откуда ты можешь это знать? Кому довелось пережить такое?
– Я почти подошел к этой грани. Мой Учитель слишком долго искал меня…