Обрученные с Югом
Шрифт:
— Дай объяснение, которое можно напечатать в семейной газете.
— Не сошлись характерами, особенно после того, как я застала его в горячей ванне — он трахал какую-то малышку.
— Ты сочла это дурным предзнаменованием?
— Да, в то время я как раз пыталась забеременеть.
— Можешь вспомнить всех своих мужей по именам?
— Я даже в лицо не всех помню.
— Самый ужасный человек, которого ты встречала в Голливуде?
— Карл Седжвик, мой первый муж, — отвечает она без раздумий.
— А самый лучший?
— Карл Седжвик. Вот
— Что тебя поддерживает в жизни?
— Вера в то, что в один прекрасный день я получу самую лучшую роль, какой не было ни у одной американской актрисы.
— Что тебе помогает не сойти с ума, пока ты ждешь этой роли?
— Большие члены. Хорошая выпивка. Короче говоря, широкий выбор лекарственных средств.
— В Чарлстоне можно найти ликер.
— Мартини лучше, когда слушаешь, как волны Тихого океана разбиваются внизу о скалы.
— Можно написать о твоих любимых лекарственных средствах?
— Разумеется, нет!
— По чему ты больше всего скучаешь? Я имею в виду Чарлстон.
— Скучаю по школьным друзьям, Лео. Скучаю по девочке, которой была, когда приехала в этот город.
— Отчего?
— Оттого что в то время я еще не успела испортить свою жизнь. Думаю, тогда я была хорошая. А ты как думаешь, Лео?
Я смотрю на нее и вижу ту исчезнувшую девочку, о которой она говорит.
— Я никогда не встречал другой такой девушки, как ты, Шеба. Ни до, ни после.
Когда я смотрю на нее, журналист во мне борется с мальчишкой, который стал первым другом Шебы в этом городе. Журналист — человек хладнокровный, беззаветно преданный своей профессии, ему платят за то, чтобы он наблюдал жизненные драмы, а не участвовал в них. Я всегда держу наготове записную книжку. Моя тема — отчужденность. Когда я наблюдаю, как Шеба открывает свою душевную боль, я оплакиваю не только ту девочку, с которой когда-то познакомился, но и того мальчика, что шел с коробкой вафель через улицу поздравить с новосельем двух хлебнувших лиха близнецов. Став репортером, я потушил в себе тот огонь, который мальчик ценил как проявление человечности. Я могу объективно судить о жизни Шебы, но утратил способность анализировать свою. Шеба продолжала говорить с пугающей откровенностью — раньше я не замечал в ней такого.
— И что я сделала с той девочкой? Которую ты так любил? Которая была тебе другом? — вопрошает Шеба.
— Ты откликнулась на зов, — отвечаю я, не прекращая печатать. — Ты чувствовала свое призвание, свое предназначение и никогда не сомневалась в нем, не оглядывалась назад. Никто не мог остановить тебя, встать на твоем пути. Все из нашей компании следуют в жизни за обстоятельствами, как делает большинство людей. Ты же поймала свою мечту и стала тем, кем хотела. Ты вырвалась из города, достигла цели. Мало кому это удается.
Шеба закрывает глаза, поднимает руку и делает такое движение, словно стирает письмена с невидимой доски.
— В твоей интерпретации звучит прекрасно. Но ты ведь хорошо знаешь эту девушку, Лео. Да, она считала актерство высшим предназначением,
— По-моему, это одна из лучших твоих ролей.
— Безнадежный сценарий, это было ясно еще до съемок. Но все равно спасибо тебе, Лео, на добром слове. А помнишь Лондон?
— Никогда не забывал.
— Я играла Офелию в лондонском театре. Мне было двадцать четыре года, и все англичане пришли в бешенство, когда на роль этой датчанки-самоубийцы утвердили никому не известную американку. Все наши чарлстонские друзья прилетели на премьеру. Тревор примчался из Сан-Франциско с новым любовником. Не помнишь, как звали того мальчика?
— Вроде бы Джози.
— Нет, Джози не видел «Гамлета». Скорее это был Майкл Номер Один.
— Тогда уж Майкл Номер Два. С Майклом Номер Один я не встречался.
— Все равно, какая разница. Тревор в то время менял мальчиков, как перчатки. А помнишь вечеринку, которую вы устроили в мою честь после премьеры? Как называется тот ресторан?
— «Л’Этуаль». Я до сих пор бываю там, когда приезжаю в Лондон. А помнишь первые отзывы? Критики в один голос писали, что подобной Офелии сцена еще не видела. Ричард Бартон и Лоуренс Оливье пришли за кулисы поздравить тебя. Это был один из лучших вечеров в нашей жизни.
Шеба улыбается, потом снова мрачнеет.
— В прошлом году тот же самый театр пригласил меня на роль Гертруды, этой мерзавки, матери Гамлета. Но я же не старая карга, Лео. Дайте мне еще хоть год-другой! Это лицо и это тело, как бы скверно я с ними ни обращалась, еще годятся на роль молодой и успешной красавицы с блестящим чувством юмора. Да, сегодня в Голливуде есть семь актрис красивей меня, но их всего лишь семь! А если сравнивать масштаб индивидуальности и силу игры, то они карлицы рядом со мной! По-твоему, я не вижу, как из этого лица начинает выглядывать старая карга? Я все прекрасно вижу. Я вижу каждую морщинку, каждую складочку, которая появляется, когда я просыпаюсь после попойки или изображаю оргазм в постели со свежеиспеченным любимцем Голливуда. Мне хочется взять пистолет и перебить все зеркала!
— Стоп, девочка моя! Тебе не кажется, что мы сползаем в мелодраму?
— Мне не нужно играть, когда я с тобой, Лео. Это одна из причин, почему я здесь.
— Ты будешь очаровательной старушкой.
— Я никогда не стану старушкой! — Шеба запрокидывает голову и смеется. — Клянусь тебе. И это, сэр, вы можете напечатать в своей газете.
— И все же почему ты приехала? В чем настоящая причина?
— Причин несколько. Одну я назвала. Другая… — Она мнется, и тут звонит телефон.