Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
А мозг Ленина действительно был обыкновенным. И для науки, оказалось, не представлял интереса. И опять вспомнил стихи Дмитрия Донского:
Если твой мозг изучат,А тело исследуют,То самый несчастный случайЗа этим последует.Сталин уже не помнит, по какому поводу написаны эти строки. Но они были, и потому вспомнились. А того что не было, так и останется
3
Это было, как некогда сказано Мардасом, более чем слышно.
Сталин смотрел только на снимки и ждал, когда принесут перевод.
На фотографиях же – на одной – было известное полотно Репина «Бурлаки на Волге».
А ниже – в такой же композиции, – опутанные лямками бабы, которые волокли за собой плуг.
Рядом мельтешил Бухарин. Который, собственно, и подсунул Сталину эту, кажется, американскую, газету.
– В оригинальности им не откажешь, – в который раз повторял Николай Иванович.
Сталин гибельно молчал.
Кажется, в одной из тех, баб что тащили плуг, он видел свою мать. Именно у нее на плече сидел грач. Наверно, птицу все же подрисовали. Но все равно она впечатляла.
– Что ни говори, – продолжал бубнить Бухарин, – а за последние годы обезлошадила Россия.
Сталина резанули два слова.
Во-первых, «Россия».
Вроде за это время не появился СССР.
Будто Бухарин смотрел на то, что творилось в стране из иного, милого его сердцу, мира, в тот мир, что если не был ему враждебен, то наверняка неприятен.
Вторым словом было – «обезлошадила».
Вроде что-то понимал он в этой грустной формулировке.
– Я бы, конечно, – говорил Николай Иванович, – мог бы перевести и сам. Но опасаюсь неточностей.
И «опасаюсь» – тоже было не из лексикона Бухарина.
И потому оно тоже зацепило Сталина.
Наконец перевод принесли.
Это сделал такой же непоседливый, как Бухарин, человек.
Воздев газету над головой, он походил по кабинету, повторяя:
– Ну и уели!
«У, – повторил про себя Сталин, – ели».
И вдруг мстительно добавилось: «Вот вздернуть бы тебя на ту самую ель!»
Его почему-то раздражало все.
Даже запах типографской краски, что едва источала газета.
Текстом, что расположился под фотографиями, были стихи:
Россия – страна бурлацкая,Кабацкая,Залихватская,Теперь сталаНежно бабскою.Если не сказатьЧто рабскою.Потом проскочила строчка из нот.
Наверно, напоминающая какую-то песню.
А ниже стояло:
«У русских говорится, – была сама подпись под клише, – «чужую беду –
И на лицах тех, кто пашут написано:
«Вот окончим деляну, пойдем руководить страной. Чем мы хуже кухарок?»
Сталин нервно закурил. На этот раз папиросу.
– Какие наглецы! – фальшиво возмущался за его спиной Бухарин, через плечо читая то, что сопровождало снимки.
«Но публикации у нас не бывают без «изюминки», – далее было написано в тексте.
И таковой на этот раз был вопрос: «Почему эти два шедевра сошлись на одной полосе?» Как вы поняли, на несжатой. (Шутка!)
Так вот в следующем номере мы опубликуем имена тех, кто правильно ответит на этот вопрос».
– Не догадываетесь, о чем речь? – спросил переводчик, словно его пригласили сюда в том числе и для посредничества.
– Разберемся, – буркнул Сталин.
А Рыков предположил:
– Возможно, на этой основе хотят создать целую галерею работ, чернящих Россию.
«Опять – Россию!»
Сталин глянул на него ощуро и неприкаянно.
Переводчик же, полистав другие газеты этого же издания, выудил одну, частично порванную страницу.
«Правильный ответ прислал нам из Калифорнии Дэвид Кропоткин».
«Неужто наш?» – пронеслось в сознании Сталина.
«Так вот мистер Кропоткин считает, что очень скоро шедевр живописи, коим являются «Бурлаки на Волге», перекочует в один из наших национальных музеев в обмен на трактора. На наши знаменитые «фордзоны».
– Вот мерзавцы! – вскричал Бухарин. – Ведь все подстроили.
А у Сталина вдруг сошла с лица хмурь, что угнетала его все последнее время.
И он улыбнулся.
– А вообще, остроумно! – подхватил, уловив изменение в настроении вождя, Бухарин.
– Пошлите им телеграмму с благодарностью, – сказал Сталин.
И через очередную прищурку, пояснил:
– Они показали, что шедевры искусства негоже менять на довольно примитивную технику. И угадали, впрягши женщин в плуг, что индустриализация – наша наипервейшая задача.
Так что тракторы у нас, товарищи, года через два-три будут свои. И не чета американским.
4
Этот вопрос не давал покоя Сталину с самого своего возникновения. И звучал он так: «Кому все это нужно?»
Конечно, по большому счету можно накопать мелочей у каждого, чтобы дискредитировать его. Но – ради чего?
Что нужно оппозиции, которая дружно срослась в тесные ряды?
Он – памятью – блукал по биографиям каждого из тех, кто теперь злокачественно восстал против его правления.
Взять того же Троцкого. Кем он был даже десять лет назад?
В лихорадочном экстазе неокрепшая власть раздавала должности часто тем, кто им не соответствовал.