Обручник. Книга третья. Изгой

Кулькин Евгений Александрович

Тем более что слух усладили стихи:

Ты тот, кому пришел черед,Заблудший вывести народ.И всем на свете дать понять,Что грех на Господа пенять.Что дух живет, покуда тыБежишь от сказочной мечты.

Он подошел к неким вратам.

И тут все перед ним преклонили колени.

Он попытался открыть врата и вдруг услышал:

Себя

поймешь ты едва ли:Ведь это же врата – скрижали.

И ему стало горько.

Горько оттого, что он подвел людей, что устремились за ним, считая, что он знает выход из Домны греха, как назвал он это сутолочное место.

Поворотив же назад, он вдруг увидел, что те, кто только что лежали перед ним ниц, воспряли.

И лица их построжели, а глаза налились гневом.

– Ты нас подвел к тупику! – кричали одни.

– Нет тебе народного почитания! – твердили другие.

Голос же с неба вещал:

– С этого начнется новый духовный труд.

И шли стихи:

Уйдя в пречистые рабы,Куда взнесешь ты край Судьбы.Одно лишь только не забудь.Последний это будет путь.И потому на том путиТы всех, кто клял тебя, прости.

А народ все гневел. Вослед за плевками в него полетели камни.

– Ты ввергнул нас в веру в тебя! – стонал некто.

Ударили в набат.

И тогда кто-то вскричал:

– Распять его на Голгофе!

А другой уточнил:

– На кресте!

И тут же – из трех, палых от летучего урагана сосен, был сооружен аляповато-грубый крест.

Сталин взгромоздил его себе на плечи и понес.

Чья-то длань вонзила ему под глаз шип от розы.

Кто-то возложил на чело колючий терновый венец.

– Ату его! – орала толпа.

А голос с небес вопрошал:

– Готов ли ты ответить за грехи всего человечества?

– Нет! – ответил Сталин. – Для этого нужна особая честь.

– Какая же?

– Быть четвертованным.

– Но ведь мучения кончатся мгновенно. А народ требует их делить и делить.

– Это не мой народ! – ответил Сталин. – Свой я приучил молчать.

И вдруг он открыл, что диалог вел вовсе не с небесами, а с неким бесовским баловнем, вознесшимся над ним на ходулях.

И вдруг он узнал его. Это был Ленин.

И тогда прорезался истинный голос с небес:

– Ты был слугою двух господ – антихристу Марксу и дьяволу Ленину. Они призвали к опеке сперва твой разум, потом и душу. И отравили сознание ядом безбожия. Я не могу тебе помочь и потому умолкаю.

– Но если не ты, то кто же?

И Сталин услышал хохот Ленина:

– Это, батенька, стало политическим штампом.

И кто-то опять прочел стихи:

Хоть

жизнь твоя и не святаИ по велению судаТы с верховечного креста,Увидишь, как модель проста.Всех, кого должен ты любить,Уж лучше загодя убить.Чтобы они, весь свет любя,Опять не предали б тебя.

И тут кто-то – хлыстом – жиганул его поперек тела.

Гвозди не лезли сперва в ладонь, потом в крест: гнулись.

Кровь заливала ему глаза.

И все же увидел он прокуратора.

Им был Троцкий.

Мефистофельски усмехнувшись, он спросил:

– Так веришь ты в коммунизм в отдельно взятой стране?

Кругом засмеялись.

И в этих зубоскалах он узнал своих: Бухарина, Рыкова, Радека, Пятакова…

– А где же Зиновьев?

– Он – писец. Гонит протокол допроса.

– Значит, – вопросил Троцкий, – будем молчать?

И в это время кто-то прижег его каленым железом.

И Сталин воскликнул:

– Пролетарии всех стран, будьте вы прокляты!

И тут Сталин проснулся.

Уши изнуряла мелодия «Интернационала».

А по крыше дачи барабанил дождь.

И где-то далеко рыдала радиола.

И голос, но теперь уже въяве, произнес:

– Власть тьмы – это и есть дух времени.

Хотел было это записать.

Но поленился искать бумагу и карандаш.

И снова ушел, сперва с некую дрему, а потом и в более приличный сон.

Как раз в тот, при котором видения исключаются как факт.

9

Юмор даже породил такие строки:

Шинкарь Шинкевич нас заметилИ в магазин послал за третьей.

Сталин сразу понял, что на письмо коммуниста Шинкевича, ратующего за то, чтобы водку исключить из пролетарского обихода, надо отвечать публично и немедленно.

Причем русская проблема – непроезжих дорог, беспробудной пьянки и непомерного количества дураков, – была давно. И заметилась не одним Гоголем.

Но дело в том, что в России запрет почти всегда работает в обратном значении.

Написали возле пивной: «Место для мусора».

Разные отходы бросают куда угодно, только не туда, где им надлежит быть.

И тут – та же песня.

Но не только Шинкевич, с фамилией, подразумевающей соответствующее заведение, но и другие коммунисты поигрывали фразами типа:

– Только у трезвой нации коммунизм на уме.

Как-то появился на даче Сталина печник.

Не первый раз он туда захаживал, а разговор с ним завести у Сталина не получалось.

А на этот раз все, как сказал печник, «сшилось и соштопалось».