Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
Заметка называлась так:
«Почему Безбожнов наложил на себя крест».
Фамилия героя публикации, наверно, псевдонимная.
Но это, по-существу, дела не меняло.
А суть в том, что именно Безбожнов, по всему видно, коммунист с атеистическим стажем, заявил, что в Крыму вообще, а в Феодосии в частности кто-то распространяет слухи, дабы ими отпугнуть отсюда желающих подправить свое здоровье трудящихся.
Правда, был доподлинен факт, что в конце двадцать шестого года, там – при обстоятельствах
Но человека, который зарядил себя неверием во все, что находится за гранью доступного и привычного, может убедить пусть и трагический, но собственный опыт.
Вот как это написано в заметке.
«Море отпугивало своей доступностью. И это по-настоящему разочаровывало А. И. Безбожнова. Ему хотелось, чтобы его ждала более строптивая стихия».
Читая заметку, Сталин дважды подчеркнул концовку этой фразы.
«Механики запустили мотор, – далее было написано в заметке, – пожелали мореплавателю семь футов под килем. И он направил свой бот в открытое море.
Сейчас Безбожнову кажется, что, помимо революционных песен, в том плаванье он пел еще и что-то типа «Окрасился месяц багрянцем» и посетовал, что вокруг такой нетипичный для осени штиль.
И вот когда на горизонте возник Кара-Даг и стало понятно, что путешествие не стало приключением, вдруг за кормой его бота море взбурлило, вскипело, как бы выпрастала из глубин некую ладонь, которая и являлась гигантской, не менее десяти метров в высоту, волной.
Безбожнов кинулся в нос бота и в мгновение ока нанизал на себя все, что только было из спасательных средств.
И тут волна выхватила из-под него бот, а его погнало неведомо куда. Безбожнов не признается, но, по всему видно, не раз вспомнил, он там Всевышнего. Но удивительное было в другом.
На Безбожнова через полчаса наткнулся прогулочный катер, на котором его взволнованный рассказ восприняли, как сказку. Ибо море пребывало в идеальном штиле.
Вот, собственно, и все. Хотя, нет.
Рядом с газетой, где была эта заметка, находилась и другая, где под рубрикой: «Возвращаясь к напечатанному» было написано:
«Вчера в редакции прошло партийное собрание, инициатором которого был герой нашей публикации о возникшей в море загадочной волне Безбожнов.
Так вот тов. Безбожнов обвиняет автора заметки и редакцию в целом в том, что они дискредитировали его в глазах товарищей из общества атеистов, поскольку никакого креста он на себя не накладывал и молитв не творил по причине хотя бы того, что ни одну из них не знает.
Собрание сделало соответствующие выводы, а тов. Безбожнову принесло свои извинения.
О чем и сообщаем нашим взыскательным читателям».
«Чудаки», – написал
В тот вечер – перед сном – Сталин читал Троцкого.
Работа называлась «Тезис о клемансо» и режим в партии». Как и все бредовое, оно было и написано соответственно.
Где-то на середине статьи сознание «забуксовало», и Сталин отложил недочитку до следующего дня.
Сон сразил его сразу, как он только коснулся головой подушки.
И, казалось, тут же он увидел себя как бы со стороны. Тоже спящим.
Он – бесплотный – даже приложил к губам себе – спящему – ладонь, чтобы ощутить дыхание и развеять страх, что перед тобой труп.
А потом был грохот. Неимоверный по своему звучанию.
Землю шатнуло.
Он вскочил и, едва одевшись, выбежал наружу.
Дом, что остался за спиной, совсем по-человечески крякнул и развалился надвое.
Одна сторона ушла влево, другая вправо.
И тут Сталин увидел перед собой море.
Естественно, то, вожделенное Черное море.
Самое ласковое, как о нем говорят.
И только он сделал к нему шаг, как оно – из края в край – запылало.
Огонь, словно подпрыгивая, взметывался не ниже как на полкилометра.
– Пойдем отсюда!
Кто-то нежно взял его за руку.
Сталин глянул на того, кто оказался рядом.
Это был Есенин.
– Давай, – сказал поэт, – напишем общей кровью хотя бы одно стихотворение.
И Сталин шагнул за ним в огонь.
И тут же проснулся.
В изголовье зазвенел телефон.
Сталин снял трубку.
– В Крыму землетрясение, – доложили из Кремля, – силой в девять баллов по шкале Рихтера.
– А огонь был? – спросил Сталин.
– Да, море пылало. Сейчас ученые устанавливают, в чем причина трагедии.
Он нажал на кнопку вызова, а когда пришел дежурный, несказанно озадачил его, поскольку вышел из задумчивости с вопросом:
– А при чем тут Есенин?
7
Сталин все больше начинал улавливать тенденцию, которая ему не очень-то нравится.
Например, тайно сказать, на Рождество, то есть седьмого января, ему «подсуропили», как кто-то сказал, делегата от крестьян села Юрьевка Семиреченской области. А на второй день припожаловала целая делегация рабочих Сокольнического района Москвы.
Ну если с крестьянином речь пошла о земле, то с рабочими говорили чёрт-те о чем.
И, главное, все те, кто в конечном счете оказывается перед его ликом, по всему видно, проходят определенную, вполне серьезную подготовку.
Потому сами беседы превращались в своего рода спектакль, где роли давно и всерьез распределены.