Очень личная книга
Шрифт:
Мне кажется, что вселили в наш дом только семью Щербакова и жену предсовмина Латвии. Много позже я сообразил, что случайности в таком расселении быть не могло, это означало, что местные власти доверяли папе и маме и понимали, конечно, что в нашей семье жене и сыну одного из вождей советского государства будет безопасно.
Говорило это подселение в нашу квартиру еще об одном важном обстоятельстве. Хотя Сталин и некоторые другие крупные руководители страны решили остаться в Москве в момент, когда город был окружен подошедшими к его ближайшим окраинам немецкими войсками, уверенности в том, что столицу удастся удержать, у вождей не было. Поэтому они и предпочли спасти хотя бы своих ближайших родственников, срочно эвакуировав
Мне казалось, что с начала войны и в течение нескольких послевоенных лет все или почти все люди в стране жили, испытывая нужду. Конечно, я не знал о расслоении общества на простых людей и начальство, видел только то, что творилось вокруг нас, а все соседские дети и вообще все наши знакомые жили примерно в одинаковых условиях. Но Щербаковым посыльные приносили какие-то перевязанные шпагатом коробки, завернутые в желтоватую бумагу, и вскоре мы поняли, что им приносят продукты, о существовании которых мы попросту ничего не знали. Квартирка у нас была маленькой, как я уже писал, кухни и ванной не было, а были две комнаты (одна 18 кв. м и другая 12 кв. м) и туалет. Никаких мусоропроводов заведено не было, поэтому все, как мы называли их, очистки мама выбрасывала в ведерко, стоявшее в туалете под раковиной. И вот в этом ведре мы стали вдруг замечать выброшенные Верой Константиновной обрезки копченых колбас, мяса, а потом я узрел какие-то очень красивые, нежно-розовые аккуратно нарезанные кубики. Я таких в жизни не видел и спросил маму, а что это за чудо.
– Это пастила, – объяснила мне мама, – сладкая, как конфеты, и мягкая.
– А зачем же они её выбросили? – с недоумением спросил я.
– Наверное, Костику она не понравилась, – ответила мама.
На следующий день мама поговорила с Верой Константиновной и попросила её не выбрасывать никакие продукты, что та впоследствии и делала. Вообще мама вспоминала много лет позже, что хотя Щербакова-старшая вела очень замкнутый образ жизни, но была в меру приветлива. Как только немцы были отогнаны от Москвы Красной Армией, наши жильцы вернулись в Москву.
Спустя сорок лет после этих событий, я услышал от двух людей рассказы о том дне, когда к нам подселили Щербаковых, о страшном в истории советского государства 16 октября 1941 г.
Первый рассказ я услышал от писателя Георгия Николаевича Владимова, с которым подружился в середине 1980-х гг. Одна из запомнившихся ему историй касалась как раз событий того дня и была основана на словах маршала Г. К. Жукова. В 1960-х гг. Владимов помогал Константину Симонову снимать фильм о первых месяцах войны с фашистами. Вместе с бригадой операторов и звукорежиссеров они приехали к Жукову на дачу в Подмосковье, чтобы взять интервью у маршала о первом годе войны с фашистами. Владимов, рассказывая об этом событии, кратко охарактеризовал самого военачальника и его «крутой ндрав».
Дачу окружала сосновая роща, деревья были старыми и мощными, Симонов и Жуков разместились на скамейке около дома, операторы начали налаживать аппаратуру для съемок и никак не могли найти хороший ракурс. День был солнечный, тени от веток падали на фигуры снимаемых, деревья мешали расставить камеры так, чтобы направить их на участников съемки. Жуков вроде бы и не обращал внимания на все эти перемещения камер, на тихие разговоры операторов между собой. Однако, беседуя с писателем, он вдруг прервал разговор и спросил Симонова:
– Ну что они так мучаются? За это
Такая «смелая» мысль, конечно, могла прийти в голову только Жукову, известному своей беспощадностью ко всему, что стояло на его пути. В годы войны он мог отправить на гибель тысячи безропотных солдат, если это требовалось для выполнения «высших» задач, вот и сейчас ему в голову пришла такая простенькая мысль – мешают вековые деревья сделать хорошую съемку, так спилите их к чертовой матери без всякого сожаления.
Сам же рассказ о том памятном дне был следующим. По словам Жукова, Сталин еще 15 октября 1941 г. согласился с мыслью отдать фашистам Москву, приказав переместить из Москвы в Куйбышев партийных руководителей и советское правительство. Распоряжение начали выполнять, во дворах наркоматов жгли тонны архивных бумаг, готовили планы взрыва московского метро, уничтожения электростанций и крупных предприятий.
Когда генерал Жуков приехал в кремлевский кабинет Сталина и начал докладывать об обстановке на подступах к Москве, особенно на Западном фронте, Сталин ходил по кабинету, а генералу приказал сесть на диванчик у стены. В какой-то момент Жуков не смог удержаться от невероятной усталости (он не спал уже несколько суток подряд), повалился на бок и задремал. Сталин подвинул к диванчику стул и поднял ноги генерала, неудобно повисшие с дивана, переместил их на этот стул и даже попытался стащить с них сапоги.
Однако после каких-нибудь десяти минут Жуков пришел в себя и стал докладывать дальше, после чего Сталин спросил, надо ли немедленно улетать из Москвы ему, ведь самолеты уже приготовлены и только ждут вылета. Жуков категорически запротестовал против бегства. Он объяснил, что факт «улепетывания» из Москвы всё равно станет известным, слухи разнесутся, и тогда уже ничем нельзя будет поддержать дух солдат, которым их начальники твердят, что Сталин по-прежнему в Кремле, следит за всем и руководит обороной. Якобы именно это строгое и в то же время очень эмоциональное жуковское объяснение удержало Сталина от рокового шага.
Уже на следующий день стремительное продвижение немецких войск к Москве было задержано на нескольких направлениях, а потом в оборону вступили полки добровольцев, через пару недель к Москве были подвезены свежие силы из сибирских, затем и дальневосточных полков. Ценой невероятных потерь удалось в конце концов отбросить гитлеровцев от древней столицы России.
Вторую историю рассказала на многолюдном заседании 28 февраля 1983 г. в Институте молекулярной биологии в Москве по случаю своего 80-летия известный цитолог, член-корреспондент АМН СССР Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская. Заседание вел директор института академик Владимир Александрович Энгельгардт.
В день 16 октября 1941 г., вспоминала Прокофьева, вместе с женой Энгельгардта Милицей Николаевной Любимовой по поручению начальства они выдавали в здании Президиума АН СССР сотрудникам листочки с печатью АН СССР, позволявшие им попасть на поезд-эшелон, отправлявшийся в Среднюю Азию. Такая эвакуация сотрудников Академии наук, не призванных в армию, и членов их семей представлялась важной советским властям.
Мама в 1937 г.
Весь день к зданию, где Любимова и Прокофьева регистрировали отъезжающих, вписывая их фамилии в листочки и вручая листочки эвакуированным, стояла длинная очередь, тянущаяся по Нескучному саду. Поздним вечером напечатанные листочки кончились, тогда Милица Николаевна смогла заполучить печать Академии наук и стала штемпелевать чистые листочки бумаги, а Александра Алексеевна продолжала вписывать имена тех, кто еще оставался стоять в очереди на разрешения.