Очень сталкерское Рождество
Шрифт:
Эмма вся бледная и дрожащая, ярость накатывает на меня, как волна. Желание разорвать её бывшего на куски сжигает мою грудь, но я тут же прогоняю эту мысль, сосредотачиваясь на ней. Я всё видел из окна. Видел, как они спорили. Её лицо – открытая книга.
Сейчас она расстроена и зла, но не на меня.
Когда вхожу, она пытается взять у меня блюдо с запеканкой, но я лишь качаю головой. Она может выронить его в таком состоянии, и это только усугубит её чувство вины. Моя задача – заставить её чувствовать себя лучше, а не хуже.
Снимаю ботинки, балансируя
Еда уже холодная – я готовил её несколько часов назад, заранее зная, что захочу понаблюдать за встречей с Марком. Эмма идёт за мной на кухню, когда я ставлю блюдо в духовку, чтобы подогреть. Выставив температуру, я подхожу ближе и обнимаю её. Она на секунду напрягается, но потом, выдохнув дрожащим вздохом, буквально тает в моих руках.
— Мне нравится этот свитер, — тихо говорит она, поглаживая серую шерсть у меня на спине. — Он такой тёплый. Ты такой тёплый.
Я хочу сказать, что куплю ей точно такой же, только её размера. Или, что она может носить мой. Я отдам ей всё, что она захочет.
Но поскольку я не могу говорить, просто мягко отстраняюсь и снимаю свитер, оставаясь в чёрной футболке. Эмма тихо, но удивленно ахает, её взгляд скользит по мне сверху вниз, и улыбка сама расплывается на моих губах. Затем накидываю свитер ей на плечи. Она смотрит на меня с изумлением, затем подносит рукав к носу.
— Он пахнет тобой. Мне нравится, — шепчет она с застенчивой улыбкой.
Что ж, у нас есть кое-что общее. Мне тоже нравится, как она пахнет.
Понимая, что это сработало – она почти забыла о том придурке, – я снова обнимаю её и осыпаю поцелуями макушку. Волосы Эммы мягкие, и пахнут карамелью – запах её шампуня.
— Боже, ты такой милый.
Улыбаюсь, уткнувшись в её волосы, и вдыхаю. Она так идеально вписывается в мои объятия. Что бы ни случилось сегодня вечером, я навсегда сохраню в памяти этот момент. И все другие моменты, которые мы провели вместе.
Потому что я собираюсь рассказать Эмме о том, что слежу за ней. Я расскажу ей всё и… даже не знаю, как она отреагирует. Но я устал лгать.
Через какое-то время она осторожно высвобождается из моих объятий. Напряжение ушло, её глаза сияют, хоть это и глупо, но я горжусь собой.
— Так. Нужно что-нибудь выпить. И у нас есть десерт, — говорит она, доставая тарелку для печенья.
Я достаю тарелки для основного блюда, и мы молча двигаемся по кухне, готовя ужин. Эмма зажигает свечу, которую я подарил. Я наливаю газированную воду в высокие бокалы. Вино пока не трогаю: я хочу, чтобы оба мы были абсолютно трезвы для разговора, который мне предстоит начать.
Когда она пробует первый кусочек запеканки, её глаза загораются.
— Боже, это так вкусно. Я даже не знала, что ты умеешь готовить!
Я беззвучно смеюсь, наблюдая за ней. Она не скупится на похвалу.
После ужина встаю первым, чтобы убрать со стола. Она порывается помочь, но я усаживаю её обратно строгим взглядом. Уборка всегда приносила мне чувство покоя. Есть нечто умиротворяющее в восстановлении истинного порядка, да и я хочу, чтобы она просто отдохнула.
— Мы такие разные, — замечает она с лёгкой улыбкой. — У меня всегда бардак, но в последние месяцы всё выглядит намного приличнее, потому что кто-то приходит сюда и наводит порядок. И оставляет подарки. Я не знаю, кто это.
Моё сердце гулко стучит в груди, но я сохраняю спокойствие, складывая посуду в посудомоечную машину. Мне придётся сказать ей. И, возможно, после этого она выгонит меня и никогда больше не заговорит.
— Но ты всегда такой организованный, даже готовить умеешь. Я, может, и не так хорошо тебя знаю, но уже точно могу сказать, что мы абсолютные противоположности.
Я вытираю руки и, наконец, оборачиваюсь к ней. Её карие глаза полны такого ожидания, что дрожь проходит по спине. Очень хочется отложить этот разговор и просто уложить её в постель, но Эмма заслуживает знать.
Когда я достаю из кармана небольшой блокнот и ручку, она тихо фыркает и кивает.
—Класс. Надо мне тоже купить, чтобы всегда был под рукой.
Я начинаю писать, пока она ёрзает на стуле. Но стоит мне закончить, она быстро говорит:
— Мне нужно кое-что тебе рассказать.
Выгнув брось, протягиваю ей блокнот, показывая, что написал:
«Эмма, мне нужно тебе кое-что рассказать.»
Мы улыбаемся друг другу, и я жестом предлагаю: Ты первая.
Она поджимает губы и кладёт руки на стол, нервно переплетая пальцы.
— Марк… Он говорил с твоим братом, чтобы узнать о тебе. Это абсолютно неприемлемо. Я выставила его за дверь. Но перед этим он рассказал, что с тобой произошло. В Йемене.
Застыв на месте, я несколько раз моргаю. Это не то, что я ожидал услышать. Беря себя в руки, я спрашиваю:
«Что именно он тебе рассказал?»
— Что ты был вынужден наблюдать, как пытали твоих друзей, но не сказал ни слова. Они не сломили тебя.
Медленно киваю. Эмма внимательно смотрит на меня, пока я объясняю:
«Нас тренировали, чтобы мы могли выдерживать пытки. Поэтому те, кто нас допрашивал, выбрали другой подход. Меня почти не трогали. Меня просто раздевали, морили голодом и заставляли смотреть.
Если я закрывал глаза, их били сильнее. Если отворачивался, их убивали. Но я не мог говорить. Если бы я сказал, что они хотели знать, погибли бы тысячи людей, поэтому я молчал и смотрел на коленях, пока нас не спасли. Но к тому моменты в живых остался только я один.»