Один год
Шрифт:
– Иди ты! - зевнул Жмакин.
В сумерки к нему пришел квартальный или еще какой-то чин из милиции ему было скучно понимать, - здоровый, с обветренным лицом, хорошо пахнущий земляничным мылом, табаком и морозом. Поверх формы, ремней и нагана на нем был больничный халат, который его, вероятно, стеснял, потому что милиционер держался неестественно, подбирал под себя ноги в сапожищах, говорил сипатым шепотом, всячески подчеркивая, что он здесь небольшой человек и охотно подчиняется всем особым больничным правилам.
– Как будет
– Бесфамильный, - сказал опять Алексей.
Квартальный быстро и укоризненно взглянул на Жмакина, как бы призывая его относиться с уважением к обстановке, в которой они находятся, но, встретив насмешливый и недобрый взгляд, вдруг сам густо покраснел.
– Фамилия моя будет Бесфамильный, - повторил Жмакин.
– Отказываетесь дать показания?
– Вот уж и отказываюсь, - сказал Алексей. - Никак я не отказываюсь.
– Имя, отчество.
Жмакин сказал.
– Адрес?
– Не имеется...
Квартальный покашлял в сторону.
– Бросьте, товарищ начальник! - сказал со своей койки Агамирзян. Разве не видите, он над вами смеется. Это ж самоубийца!
– Заткнитесь, гражданин учитель! - крикнул Алексей. - Я с вами вообще не разговариваю, это вы ко мне все время лезете с вашим героическим прошлым. "Абсолютно!" - вдруг вспомнил он. - "Абсолютно!"
Помолчал и произнес:
– Ни с кем не желаю беседовать, кроме вашего большого начальника товарища Лапшина Ивана Михайловича. Ясно?
Ему казалось, что при одном имени Лапшина милиционер вскочит, откозыряет и попросит разрешения быть свободным, но ничего такого не произошло. Квартальный строго подвигал скулами и осведомился:
– А он кто - этот самый товарищ Лапшин? Родственник вам?
– Кузен! - со смешком сказал Агамирзян.
Милиционер поднялся.
– Ладно, разберемся, - пообещал он. Обдернул халат, как гимнастерку, и вежливо попрощался. - Желаю выздоравливать.
А когда он ушел, Жмакин нажал кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не прибежала нянечка.
– Дадут здесь когда-нибудь ужинать? - срывающимся от бешенства голосом спросил Жмакин. - Или больные подыхать должны?
– Кого-нибудь из нас двоих надо перевести из этой палаты, - сказал Агамирзян. - Или его, или меня. Если он меня не укусит, то я его непременно. Ха?
Нянечка примиряюще замурлыкала. Агамирзян сразу после ужина уснул, оглушенный морфием. Жмакин повздыхал и тоже задремал. Но, вдруг открыв глаза, испугался, что сошел с ума. Над ним стоял Лапшин в халате и спокойно всматривался в его лицо. "Сейчас убьет! - подумал Жмакин. - Кончит со мной. Убьет за мое хамство, и за письмо, и за то, что я его к себе потребовал".
Но Лапшин, по всей вероятности, и не думал убивать. Грузно опустившись на табуретку, он вздохнул и спросил:
– Это ты - Жмакин?
– Точно! - слипшимся спросонья голосом и все еще с испугом
Лапшин помолчал, вглядываясь и укоризненно качая головой.
– Чего вы, гражданин начальник?
– Здорово подтянуло тебя.
– Это на почве потери крови.
– Научно выражаешься.
Опять помолчали. Алексей соображал, как это так быстро квартальный нашел Лапшина и как это Лапшин мгновенно сюда приехал. "Испугался моего самоубийства, - злорадно подумал он. - Конечно, кому понятно - затравили человека".
– Быстро это вы...
– Что быстро?
– Да ко мне приехали. Часа, может, полтора назад я квартальному фамилию вашу назвал...
Иван Михайлович откинул полу халата, вытащил пачку папирос, хотел было закурить, но, вспомнив, что здесь больница, положил папиросы на тумбочку. Лицо его выражало недоумение.
– Не знаю, - произнес он, - я никакого квартального не видел. Оказался в этом здании случайно, доктор тут у меня знакомый, вспомнил про твое письмо, кстати довольно дурацкое, и поинтересовался - не доставляла ли к ним скорая субчика твоей наружности. В моргах-то тебя не нашли...
Жмакин слушал, моргая, больше всего он боялся, что проснется Агамирзян и услышит что-нибудь уничтожающее жмакинское достоинство. Но Агармизян спал крепко, хотя и стонал порою и даже всхлипывал во сне.
– Кто такой? - спросил про него Лапшин.
– Замечательный человек, - с гордостью ответил Жмакин: ему вдруг показалось, что здешнее больничное соседство с Агамирзяном хоть немножко повысит Жмакина в глазах Лапшина. - Поискать, гражданин начальник, таких ребят. Я толком не знаю, но он испытатель какой-то, обжегся сильно, ногу ему будут резать. Верно говорят - кому какая судьба на роду написана. Вот герой человек. А я?
– Что ты?
– А я, гражданин начальник, конченый человек.
– Дурак ты - это верно, - спокойно согласился Лапшин, - но почему конченый человек? Вот, например, как ты волка порезал в тайге или в тундре...
– Вы ж откуда знаете? - приподнимаясь на локте, спросил Жмакин. - Вы ж...
– Девушка одна сказала, - не торопясь, своим низким голосом ответил Лапшин. - Приходила она ко мне, думала, что ты действительно покончил с собой, плакала очень...
Жмакин сжался, засопел.
– Я не нарочно, - сказал он быстро, - я пугать никого не собирался, я верно думал эту лавочку кончать, да сорвалось дело.
– "Дело"! - передразнил Лапшин.
Он потрогал папиросы на тумбочке, ему, наверное, очень захотелось курить.
– Вы в рукав, - посоветовал Жмакин, - аккуратненько. Да и чего вам бояться, никто не зайдет теперь.
– Думаешь?
Вдвоем они жадно покурили. Лапшин думал какую-то свою невеселую думу, а Жмакину хотелось спросить про Клавдию, но он не смел. Было что-то в молчании Лапшина такое, что нарушать не следовало. Но все-таки Алексей решился и спросил: