Один год
Шрифт:
– Насчет Лизаветы, что ли? - спросил Лапшин.
– Похоже.
– Все в том же состоянии?
– Хуже.
– А почему?
– Влюбись, Иван Михайлович, в девочку, которая на двадцать лет тебя младше - тогда узнаешь почему...
Они всегда так разговаривали - то на "ты", то на "вы". На "вы", когда спорили, а на "ты", когда соглашались.
– Да неужели на двадцать?
– А что, много? Ничего особенного.
И Антропов с горячностью стал называть Лапшину романы, повести и пьесы, в которых описывались такие истории. А Лапшин не слушал и думал о том, что, когда очень уж дурно на сердце,
– А вообще-то вы встречаетесь? Когда, например, в последний раз виделись? Давно?
– Недавно, в Музыкальной комедии.
– Лимонад, значит, в антракте пили. А еще где?
– До этого я у нее дома был, на вечерушке. В складчину.
– Студенты?
– Студенты, потом родственники некоторые. Лиля с мужем.
– Это какая же Лиля?
– Она из мира искусств. Точно не знаю, но участвует в кино. Ассистент вот какая у нее должность.
– Это вроде как у тебя на операции, который наркоз дает или инструменты считает?
– Она так примерно и объясняла. Режиссеры у них народ рассеянный, а у нее обязанность за всем следить и давать указания...
– Ну, хорошо, черт с ней, с Лилей, отвлеклись. Значит, Лиля была с мужем, но это все народишко молодой. А посолиднее?
– Еще дядя Володя был, ему лет тридцать...
– Значит, ты вполне за дедушку проходил?
– За дедушку! - хмуро произнес Антропов. - Я еще, понимаешь, Иван Михайлович, надувался там, изображал. Они, конечно, из вежливости меня в игры вовлекали, а я не вовлекался. Круглым дураком себя показал.
– А если бы вовлекался? Помнишь, на каток пошел и что вышло? Упал!
– Упал! - подтвердил Александр Петрович. - И здорово шмякнулся. Предполагал, говоря по чести, вести себя самого в свое собственное хирургическое отделение. Смешно...
– Думаешь? А я о другом хотел сказать. Вот, например, живем мы в одной квартире, знаем друг друга неплохо, много лет, почти что с молодости, и все-таки, какие мы такие - в подлинности - нам неизвестно.
– Это в каком же смысле?
– А в таком, что когда люди знают друг друга по совместным чаепитиям или даже водочку пьют под выходной день, то чужие они еще люди. А когда на деле друг друга знают - тут все иначе. Вот, например, зашумел ты на меня сегодня в ординаторской в своей, и увидел я тебя, Александр Петрович, доктором...
– Я - врач, а не доктор! - огрызнулся Антропов.
– Для меня, может, ты и профессор, а по бумагам фельдшер, - спокойно сказал Лапшин. - Я к тому, что разделяет тебя с Лизаветой не возраст, а Музкомедия.
– Это как же?
– А так же! Вот небось набрился, плешь волосенками прикрыл, галстук два раза перевязывал, брючишки отпарил. Было?
– Было! - со смешком ответил Антропов. - Еще даже шляпу напялил, которую никогда не ношу, и набок ее посадил, эту самую шляпу. А Лизавета заметила и высказалась в том смысле, что если человек носит шляпу, то носит ее всегда, а не только в театр.
– Видишь, значит, это правильно - насчет Музкомедии...
– Так
Они вышли из машины и не заметили, как оба оказались в коридоре. Лапшин повернул выключатель, оба они закурили. Антропов смотрел на Лапшина так, словно тот сейчас ему все окончательно объяснит и всему научит. И Лапшин действительно сказал все, что думал, но так, что Александр Петрович почти ничего не понял.
– В человека она в тебя вряд ли влюбится, - сильно затянувшись, произнес Лапшин. - Суди сам, парнишка ты не молодой, хотя, конечно, и не старый. В волейбол играешь с натугой и слишком, знаешь ли, старательно. На рестораны и разные там такси - денег у тебя не густо. В Эрмитаж ты с ней ходил и сам мне рассказывал, что очень тебе там было скучновато. Еще были вы в Музее почт и телеграфов, так, что ли?
Антропов кивнул.
– Устроил я тебе также посещение Музея уголовного розыска. У нас она чуть не заплакала и попросилась на воздух. Было это?
– Было.
– Поднимались вы на вышку Исаакиевского собора. Ездили дважды в Петергоф и в Детское Село, что твой бюджет слегка подкосило...
– Да ну вас, Иван Михайлович, - с досадой сказал Антропов. - Словно на допросе.
– А ты на допросах не бывал и помалкивай. Теперь дальше - водил ты ее туда, где чучела крокодилов и мамонтов, что ли? Был недавно на катке и упал. И был ты везде не ты, не доктор Антропов Александр Петрович, а ферт. Пожилой ферт в шляпе. Лизавета же девушка умная и не может это не замечать. Ты будь собой. Самим собой.
– Это как же?
– Не знаю, Александр Петрович. Разберись. Одно только мне понятно через Музей почт и телеграфов ты в женихи не пробьешься. Пойдём, что ли, поспим?
Здесь, под лампочкой, они попрощались. Антропов, по обыкновению, уронил ногой неловко прислоненную к стене кроватку соседского мальчика Димки, а Лапшин, ложась, подумал, что советовать он умеет, а вот как самому жить дальше - не знает, и спросить совета ни у кого никогда не решится.
Полежав минут двадцать неподвижно, он заметил, что Окошкин еще не вернулся, позвонил на работу, выяснил, что Вася "отбыл" только что, и назвал телефонистке номер больницы. Коммутатор не отвечал. Наконец его соединили со второй хирургией.
– Как там Грибков? - спросил он жестким, командирским голосом. - Как состояние?
– Состояние тяжелое, - ответили ему. - Вы слушаете? Крайне тяжелое.
– Так! - сказал Лапшин и медленно положил трубку.
"Музей почт и телеграфов! - почему-то подумал он. - Музей".
Лечь Иван Михайлович не смог. Все ходил и ходил по комнате, шаркая старыми туфлями и дожидаясь Окошкина...
Очная ставка
– Значит? - спросил Лапшин, все еще держа перед глазами Невзорова ружье. - Что же это значит?
Глеб держался руками за щеки.
– Значит...
– Вы номер видите? Он соответствует номеру в билете? Значит, это ваше ружье?
Глеб держался руками за щеки.
– Я не стрелял. Стрелял мой брат.
– Из вашего ружья?
Яркое мартовское солнце заливало комнату. Сверкала пепельница на столе, сверкали и переливались чернильницы, стаканчик для карандашей. И мартовский, еще холодный, но уже весенний воздух хлестал в открытую форточку.
– Я спрашиваю - из вашего ружья?