Одиссея капитана Балка. Дилогия
Шрифт:
княжна Софико Орбелиани, - Сонечка, как звали ее в окружении Государыни.
Откровенно говоря, совсем уж неожиданным приключившееся несчастье назвать
было нельзя, молодая женщина тяжко болела. По мнению врачей, в том числе и лейб-
медика Гирша, - неизлечимо. Об этом при Дворе знали, и при переезде царской семьи в
Александровский дворец Царского Села, даже предлагали царице оставить ее в Зимнем.
Так, например, порекомендовала поступить обер-гофмейстерина
что дочерям Императора не следует расти в присутствии умирающей.
Однако, Александра была непреклонна, и для Сони была выделена «квартирка» из
трех комнат на втором этаже свитской половины дворца. Царица ежедневно заходила к ней
поболтать, обсудить последние новости, а иногда и приводила с собой старших дочерей.
Конечно, понимание безнадежности состояния подруги, радостных минут в жизни
супруги Николая не добавляло, тем более, что болезнь прогрессировала.
Стало известно о ней примерно год назад, когда после падения с лошади, у девушки
неожиданно обнаружилась опухоль позвоночника. Несколько дней она металась в жару, и
в итоге всех консилиумов, врачебные светила пришли к выводу об обреченности
пациентки. Увы, время лишь неумолимо подтверждало их правоту: состояние любимой
фрейлины Государыни постепенно ухудшалось.
В жизни много вопиющих несправедливостей. Но подумайте только: ей неполных
двадцать восемь, веселушка, «живчик», мечущийся между седлом и теннисным кортом.
Неотразимая на бальном паркете, восхитительно-чувственная за фортепьяно. Красавица,
по которой воздыхает один из самых блестящих офицеров-кавалергардов лейб-гвардии –
барон Густав Карлович Маннергейм. И вот… Такое горе. Беда. Что тут еще скажешь.
Только ее подушка знает, сколько слез уже выплакано над письмами любимого из
далекой Маньчжурии. И лишь самые близкие люди до конца осознают весь трагизм ее
отчаянной радости и болезненного азарта в играх с дочерьми Александры и Николая в те,
нечастые уже дни, когда болезнь ослабляет хватку, и Сонечка может сама доковылять на
царскую половину. Ведь это очень страшно – знать свой приговор. В те времена рак и был
им. Окончательным и неотвратимым. Даже сегодня, несмотря на все успехи медицины за
прошедшее столетие, эта безжалостная сила мало кого выпускает из своих когтей.
А пока, ей оставалось – только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой
глубине истерзанной души, еще уповая на Бога, на чудо. Которого, с точки зрения врачей,
просто не могло произойти. Увы, но и эти надежды таяли подобно воску догорающей
свечки вместе с молитвами духовника
12
Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что
из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с «Варяга». И пришлось
Вадиму, прервав «дозволенные речи Шахерезады» и едва не грохнувшись на натертом
паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица,
лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с
«тревожным чемоданчиком» Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга.
Последние, в качестве мешающей делу спорадическими охами-вздохами, массовки.
Ситуация была понятна, рефлексы Банщикова – безошибочны. «Лед! Быстро!» -
рявкнул Вадим, едва взглянув на состояние пациентки. Нашатырь, вата, бинт и все прочее
врачебное хозяйство нашлись в пузатой сумочке лейб-медика. Лед притащили из
продуктового погреба через пару минут. А еще через четверть часа все было уже позади.
Кровь остановлена, два шва наложены, больная приведена в чувство и оказалась даже в
силах слабо улыбнуться Императрице и пользовавшему ее молодому эскулапу, которого
она иногда видела в обществе Государя, а пару раз даже у кроватки маленького Алексея.
Поймав удивленный взгляд Вадима, упавший на инвалидное кресло в углу комнаты,
Александра Федоровна, оставив с княжной свою новую фрейлину, юную баронессу
Буксгевден, которую несколько месяцев назад взяли принимать у Сонечки дела, кивком
головы пригласила Банщикова сопроводить ее. Когда дверь в коридор закрылась за ними,
царица, порой бесконечно далекая и холодно-высокомерная, словно Снежная Королева,
неожиданно крепко взяла Банщикова под локоть.
– Спасибо, Михаил Лаврентьевич. Спасибо… Бедная девочка, - во вздохе и взгляде ее
внезапно всколыхнулось столько боли и тоски, что Вадим даже опешил:
– Но, Ваше Величество, нет нужды так волноваться. Все будет в порядке. Только ей
нужно перевязки вовремя делать. А послезавтра снять швы.
– Нет, Михаил Лаврентьевич. Никогда... В порядке - уже никогда…
– Но почему?
– Сонечка умрет. Ее умереть опухоль. Большая. Тут… - и Александра Федоровна, до
сих пор не слишком хорошо говорившая по-русски, предпочла показать рукой, где именно
больное место у несчастной девушки, - Врачи, все… и в Германия. И здесь. И милый
Гирш… все говорят: пять лет. И конец. Но, наверное, меньше, чем пять лет… Боже, я ее