Одиссея Тонино
Шрифт:
— Надо сделать книжку с картинками и твоими текстами — «География Тонино», — скажу я ему по возвращении.
На самом деле замечательные книги с работами Гуэрры есть, но Лора переводит ему мои слова, и что выдумаете, он говорит? Вот именно.
— Феноменально!
Город Башия не так уж велик. В нем одна улица и человек пятьдесят жителей, которых мы с Джанни не видели. Мощеная дорога ведет на вершину холма, где высится одинокая сторожевая башня. Темные облака висят низко, как потолки в домах Корбюзье.
Джанни отодвигает замшелое
— Сюда! — Джанни ведет к башне. Там, с четырех сторон, почти замаскированные складками земли, раскатались на газоне рельефные керамические «ковры».
Я лег на землю, чтобы с высоты взгляда кузнечика попробовать совместить пластические формы «ковров» с окружающим миром. Родная деревня Гуэрры масштабно вписывалась в абстрактные фигуры одной композиции, пирамида церкви выглядела частью другой. Кузнечик был бы доволен. Сухая трава, хвойные иголки, опавшие листья приручили «ковры» к природе.
«Можно, оказывается, украшать землю, не унижая время?» — наверное, хотел сказать Джанни, но я бы все равно не понял, поэтому он спросил:
— Bene?
— … — понятное дело.
Полдюжины кошек лежали на диване и на огромном добродушном ротвейлере Бабе, которого подарила вдова Микеланджело Антониони.
Тонино ждал нас в кресле при полном параде.
Пойдем, я покажу тебе «Источник молитвы».
До обеда полчаса. На обед тоже опаздывать нельзя, поэтому мы торопливо поднимаемся в студию-кабинет. За время нашего с Джанни путешествия Тонино нарисовал чудесный лист. Каждый день в свои девяносто лет он встает в 7 часов и после завтрака рисует. Или пишет. Каждый день новая картина или текст.
Сегодня появился и большой, с выпученными, как у рака, глазами барашек. Принесла его керамистка, работавшая по эскизу маэстро.
— Феноменально! — говорю я.
— Belissimo! — обманывает мои ожидания Тонино. Он лезет в папку и достает несколько рисунков и чертежей фонтана. — Мы возьмем их, когда поедем к кузнецу. Смотри.
Внутри церкви на полу — белый открытый короб с отвесными водонепроницаемыми стенками. Глубиной 50–70 см. На дне его керамические макеты церквей, высотой сантиметров 30–40. К бассейну с крыши подведены изломанные водосточные трубы разного сечения и профиля, заканчивающиеся над бассейном. Трубы подвешены на тросах. Во время дождя вода стекает в бассейн, звеня, стуча, шурша.
Бассейн заполняется, и церкви под звук дождевого органа уходят под воду. Вокруг на лавках сидят люди, слушают, смотрят и думают.
— Тонино! Я
В Калязине, на крохотном островке торчит колокольня от затопленного Рыбинским водохранилищем Калязинского монастыря, а Мологский монастырь, описанный крестьянским архимандритом отцом Павлом Груздевым, одиннадцать лет сидевшим в лагерях и ссылке, вовсе ушел под воду. Но они есть. И память о них не ушла. Можно сделать копии затопленных монастырей и церквей и поместить на дно твоего «Источника молитвы» — в колокольне. Это будет точно.
— Возьми чертеж. Я тебе расскажу сон.
«Я проснулся от своей улыбки.
Я ходил по Москве, городу, который стал моей столицей.
Я видел на улицах и площадях знакомые предметы („Можно так сказать? — спрашивает Лора. — Может быть, предметы искусства?“), которые окружают меня здесь.
Я видел там фонтаны, которые сделал в Романьи.
И мне показалось, что Москва от этого стала еще ближе и прекраснее.
Но, наверное, я не должен об этом говорить.
Я должен надеяться, что кому-то, живущему в Москве, приснится тот же сон».
В восемьдесят четвертом году Тонино и Лора переехали сюда из Рима. Ему захотелось вернуться к своим началам.
— Представляешь, отец и мама Тонино возили фрукты на повозке отсюда в Пинабили, а оттуда — лес и уголь. Тонино, маленький, шагал с ними пешком.
Он был младшим в семье. Мама Пенелина носила его одиннадцать месяцев. Ей было сорок семь лет, и она родила его с волосами и отросшими ногтями. Доктор Малагутт сказал: «Дайте ему немедленно печеное яблоко».
Лора повествовала о старой истории, словно она произошла вчера. Мы сидели в кафе, которое некогда принадлежало сестре Тонино. Сестра любила сладкое, но страдала диабетом и ослепла, после лечила людей прикосновением. Так ей казалось. Она продолжала есть торты и умерла.
Другая сестра — математик, первая в Италии села на мотоцикл. Лора посмотрела, произвело ли это на меня впечатление, и добавила: и на машину.
Брат владел птицефермой, и дом, у которого мы сидим, был его, но потом он обанкротился и Тонино купил два верхних этажа. А кафе продали.
Лора оставила меня осмысливать историю семьи Гуэрра, а сама пошла на цветочный базар, покупать Тониночке какой-то куст в подарок. Вернулась она вовсе не с кустом (который обещали доставить в Пинобили), а с официантом Пьетро, принесшим огромный арбуз с очень красивым орнаментом, вырезанным на зеленой кожуре.
— Он хотел тебе показать. Скажи ему «bene»!
— Феноменально! — сказал я, и Лора радостно засмеялась.
— Здесь много связано с Тониночкой. Вот арка…
— Там написано, что она все-таки поставлена в честь Папы Гогонези, который родился здесь.