Одиссея Тонино
Шрифт:
Возможно, она хотела уехать, даже не простившись со мной. Я встретил ее случайно, уже с дорожными сумками в руках. И сразу понял, что она покидает эти места. «Как же так?» — только и вырвалось у меня.
Тогда она подошла и стала объяснять, отчего она приняла внезапное решение. Не только разрушение часовни, но и ее собственные несбывшиеся надежды на перемены. Уходя, добавила: «Как было чудесно, когда мы слушали вместе шум дождя».
Но в ту грозовую ночь я был в доме один и живо воображал себе эту несостоявшуюся встречу.
У меня ушло невероятно много времени на то, чтобы уложить чемодан. Те немногие вещи, что я привез с собой, складывал со скоростью черепахи. Стал смотреть в ящиках старой мебели, не забыл ли чего-то случайно.
Нахожу ключ. Не мой. Иду проверить,
Много раз я представлял себе, что могло быть закрыто там, в этой комнате. Какие-то неясные догадки, предположения. И только. Я сидел и никак не мог решиться покинуть комнату, прощаясь с самим собой в том месте, где прожил долгие дни.
Наконец, выхожу, но тут же возвращаюсь, как-будто что-то позвало меня назад. Без сомнения, это был запах легкий, но узнаваемый. Подумал, что память вновь возвращает мне запах разрушенной церкви, аромат лимона. Теперь он заполнил собой уже весь дом. Исходил из затворенной двери. Теперь я должен был открыть ее. Не сразу решаюсь на это. И вижу нечто, похожее на чудо: весь пол комнаты зарос, был покрыт травой «Луиза». Листья травы разрушенной часовни выросли на полу этой комнаты.
Я сел и задумался. Пока не осознал, что все мои ответы становятся вопросами.
Песнь теней / Canto delle Ombre
Редко случается увидеть подлинный свет, первозданный свет рождения Мира. Теперь уже он так состарился, что не способен освещать, и рождается в пыли, оседая на грязной коросте земли и стеблях травы. Однако это свечение возвращает дух стенам заброшенных домов, позволяет разглядеть трещины старого дерева и наделяет загадочными очертаниями, превращая в тайну мертвого жука, закрывшегося путаницей своих лапок.
Поведал мне о первых вспышках света, осеявших Мир, монах из Кастельдельчи. Этот свет удалился от крупных центров, которым необходимо яркое освещение.
Его лучи еще можно встретить в покинутых людьми местах. Там они продолжают жить, утратив свою яркость. Они оживают сразу после заката, когда руины становятся светлыми, невесомыми страницами, уже запачканными пеплом ночи.
Бледные пятна отрываются от стен и улетают, чтобы стать темнотой. Мне привелось увидеть их однажды утром, до рассвета.
Я искал утешения в замершем мире, где до костей пронизывала влажность. Она поднималась из глубоких расщелин. Спрашивал себя, для чего пестовать нежность к России вдали от нее. И чувствовать себя изгнанником в Италии. Особенно теперь, когда жена вновь
Квартира в Москве была маленькой клеткой для нашей сказки.
Страх сковывал. И встали дыбом волосы на головах, И голоса дрожали, И затаились — все ждали появления теней. Сойти на берег не тянуло. Улисс, однако, сандали развязал, Босым отправился, и ноги утопали По голень в песке тончайшем. Он между пальцами струился, как вода. На берегу пустынном Ни ракушки единой не увидеть, Ни дерева, прибитого водой. Без пены море. Волнами на берег набегало. Улисс назад возворотился. В друзьях надежда засветилась: «Пора в обратный путь сниматься. Наверняка не до того усопшим Хоть тенью снизойти до нас». К отплытию готово все. На насыпи песчаной вдруг Сгустился воздух темными тенями.В какой-то момент поезд, который возвращал домой часть итальянских пленников, останавливается на краю необъятной ямы, оставленной воздушной атакой. Выхожу со всеми, чтобы размять ноги. Старый немецкий генерал скорчился невдалеке от нас среди развалин. Его потерпевшую душу прикрывала грязная униформа.
И в тот самый момент, как отрываю от развалин глаза, передо мной вырастает гигантский Собор Ульма. Он поднимается от самого края воронки, чтобы дотронуться до неба.
Показавшееся солнце вмиг рождает длинную тень, которая падает к нашим ногам, и генерал наклоняется, чтобы погладить это темное пятно Собора, прося защиты. Но тотчас тень бежит от него, чтобы новее исчезнуть, выпитая солнцем.
Неслышным шагом тени продвигались. Цепочкой длинною, смотря вперед. От них повеяло Водой заплесневелой. Рукою поднятой указывали вместе на то, Что память возвращала. Другим — то было недоступно. Улисс смотрел на эти тени. Всех узнавал: вот шел Ахилл — Прямой, как палка, Высокомерья полный, Ему руки не протянул. Взгляд перевел Улисс — Шла, голову склонив, старуха. Последовал за ней. Казалось, что вот-вот узнает. И, наконец, спросил: «Не вы ли мать моя?» Остановилась тень. И так ответила: «Положено из жизни старым уходить. Печально, если юноша без времени умрет. Того ужаснее, как на войне погибнет».Однажды вечером мама сказала мне, маленькому: «Возьми камень и приложи его к уху. Потом слушай и ЖДИ, пока не почувствуешь, как что-то задрожит внутри, словно хочет вылететь комар. И голоса, говорящие о чем-то. Но ты слушай. А когда пойдет дождь, обратись сам целиком в слух, пока не почувствуешь, что вода внутри твоей головы. Шум дождя останется в ушах и тогда, когда выйдет солнце.
Однако, мальчик, хватит задавать мне вопросы. Малышом ты хотел знать, что такое солнце и снег и понимают ли тебя коты. Я на все тебе уже ответила и вручила тебе целый Мир. Любая вещь должна стать уже понятной и спереди, и сзади».