Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
— Ты был совершенным джентльменом.
Он не временит с улыбкой.
— Что?
— Просто подумал о том, как мило ты смотришься в моем душе.
— По-твоему, я везде смотрюсь мило.
— Лучше всего в моей постели. Сможешь стоять?
Киваю и опускаю ноги, только мысли начинают разворачиваться совсем в другую сторону. Руками прижимаюсь к его груди, и они начинают скользить вниз по его телу, я же неотрывно смотрю на него, а он наблюдает за мной. Хочу попробовать его на вкус, только моя тактика соблазнения прервана, он хватает меня за руки и снова прижимает к своим губам.
—
Поскольку стена меня больше не поддерживает, он рукой накрывает мою шею, по большей части помогая. А потом он осторожно ведет меня к выходу из душа, избавляясь от презерватива.
— Мне надо помыть голову.
Он только подталкивает меня вперед, не беспокоясь о моих заботах.
— Мы сделаем это утром.
— Но волосы будут выглядеть так, как будто я сунула пальцы в розетку. — Они и так непослушные с достаточным количеством кондиционера… напоминание. — У тебя тоже непослушные волосы.
— Значит, мы оба будем как после взрыва на макаронной фабрике. — Он выбрасывает презерватив и медленно вытирает меня полотенцем, лишь затем приступает к себе.
— Как твоя голова?
Он ласково меня подталкивает в спальню.
— Жива и здорова, — бормочет он, и я смеюсь, чем заслуживаю его хмурый взгляд, как раз когда мы подходим к кровати. — Поделись, пожалуйста, что тебя так рассмешило?
— Ты! — Что же еще.
— Что я?
— Ты говоришь, что жив и здоров, когда обратное очевидно. Головная боль?
— Первые признаки, да, — сдается он, обидевшись, отпускает меня и вместо этого сжимает руками голову.
Улыбаюсь и начинаю убирать все эти потрясающие подушки с его постели, складывая их в дизайнерский сундук для вещей. А потом откидываю одеяла.
— Забирайся. — Жадным взглядом пробегаю от его глаз вниз совершенству его подтянутой фигуры и к идеальным ногам. Они начинают шагать ко мне по ковру, от чего я взглядом снова пробегаю вверх по его телу и останавливаюсь на синих глазах, как раз когда он ко мне подходит.
— Пожалуйста, — шепчу я.
— Пожалуйста, что?
Я забыла, о чем просила. Копаюсь в пустой голове под пристальным, понимающим взглядом синих глаз и ничего не нахожу.
— Не помню, — признаюсь я.
В ответ ослепительная, белозубая улыбка.
— Кажется, моя сладкая девочка давала мне распоряжение ложиться в постель.
Надуваю губы:
— Я не давала распоряжений.
— Готов поклясться в обратном, — подтрунивает он. — Мне это вполне нравится. После вас. — Он взмахом руки указывает на постель, манеры джентльмена берут верх.
— Я должна позвонить Нан.
Его улыбка тут же исчезает. Ненавижу то, что могу вызвать такие редкие улыбки и также быстро их стереть. В результате, их как будто и не было, и возможно, уже никогда не будет. Он долгое время раздумывает, стараясь не отводить от меня глаза. Ему стыдно.
— Не могла бы ты узнать, будет ли она дома завтра утром?
Киваю в ответ:
— Ложись. Вернусь, как только ее успокою.
Он забирается под одеяло и устраивается
Найдя свой топ, надеваю его и иду на поиски сумки, вытаскиваю оттуда телефон и вижу от нее уже бесчисленное количество пропущенных звонков. Чувство вины растет, и я, не мешкая, ей перезваниваю.
— Оливия! Черт тебя подери, девочка!
— Нан, — выдыхаю я, голой задницей опускаясь на стул. Закрываю глаза и мысленно готовлюсь к лекции, которая обязательно сейчас начнется.
— Ты в порядке? — спрашивает она ласково.
Открываю в шоке глаза:
— Да, — слово медленно соскальзывает с языка, меня одолевает чувство неуверенности. Здесь должно быть что-то еще.
— С Миллером все хорошо?
Этот вопрос еще больше шокирует меня, и я начинаю нервно ерзать на стуле.
— Он в порядке.
— Я рада.
— Я тоже, — это все, что я, думается, могу сказать. Никаких лекций? Назойливых вопросов? Требований бежать отсюда? Слышу ее задумчивые вдохи на линии, затянувшаяся, пустая тишина невысказанных слов тянется между нами.
— Оливия?
— Я здесь.
— Милая, те слова, что ты прошептала Грегори...
Я с трудом сглатываю. Я знала, что она слышала, но надеялась на обратное. Нет ничего нового в удивительном слухе моей бабушки. Промычав в знак понимания, я прислоняюсь к спине стула и прижимаю ладонь ко лбу, готовясь унять головную боль, которая точно последует. Уже чувствуется легкое постукивание в висках, только при мысли об объяснении тех слов.
— Что насчет них?
— Ты права.
Опускаю руку и смотрю перед собой, ни на что конкретно, на смену растущей головной боли приходит смятение.
— Я права?
— Да, — вздыхает она. — Я уже говорила тебе, мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. Влюбленность — нечто особенное. Держаться за такую любовь, несмотря на обстоятельства, которые могли бы ее разрушить, еще более особенно. Я надеюсь, Миллер понимает, как ему повезло в том, что у него есть ты, моя дорогая девочка.
Нижняя губа начинает дрожать, слова, которые я хотела бы сказать в ответ, застревают в горле — самые важные слова «Спасибо тебе». Спасибо за то, что поддерживаешь меня — поддерживаешь нас, когда кажется, будто весь Лондон поставил себе цель сломать то, что у нас есть. Спасибо за то, что принимаешь Миллера. Спасибо за то, что понимаешь, даже если не знаешь все правды. Грегори понимает, что это с ней сделает.
— Я люблю тебя, бабушка. — Тяжело сглатываю после своих слов, слезинки, собравшиеся в уголках глаз, теперь скатываются по щекам.
— Я тоже люблю тебя, милая, — ее слова четкие и сильные, хоть и пропитаны эмоциями. — Ты сегодня останешься с Миллером?
Киваю и шмыгаю носом, просто выдохнув «да» в ответ.
— Ладно. Крепких снов.
Я улыбаюсь сквозь слезы и, пользуясь ее любящим голосом и словами, собираюсь с силами и говорю:
— Не позволю волкам кусаться.
Она улыбается, вспоминая вместе со мной одну из любимых дедушкиных присказок.