Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
Чувство облегчения практически сбивает меня с ног, когда я достигаю десятого этажа и, распахнув дверь, врываюсь в холл, который принесет мне безопасность. Вид блестящей черной двери Миллера, возможно, самое желанное зрелище всех времен — самое желанное до тех пор, пока входная дверь не распахивается и я не бегу к полуголому, встревоженному Миллеру.
— Миллер!
— Ливи? — Он направляется ко мне, чем ближе мы оказываемся, тем сильнее распахиваются его сонные глаза, пока не становится достаточно очевидно, что он окончательно очнулся ото сна и
Я бросаю кофе и кошелек и подбегаю к нему, прячась в его руках, паника теперь стихает, уступая место эмоциям:
— Господи, — выдыхаю, позволяя ему поднять меня так, что оказываюсь полностью прижата к нему, в безопасности его обнаженного торса, крепким захватом он держит меня за шею одной рукой и под попу другой. — Кто-то шел за мной.
— Что? — Сила в его крепких руках не ослабевает.
— Кто-то на лестнице. — Слова разрываются прерывистыми вдохами, но я стараюсь проговорить их все, несмотря на измученные легкие. Я и не представляла раньше, как устала от бега. — Кто-то меня преследовал.
Он вдруг отрывает от своего полуобнаженного тела мои обмякшие конечности, стараясь освободиться.
— Ливи.
Качаю головой, прижимаясь к его шее, не хочу его отпускать. Знаю, куда он пойдет.
— Прошу, не надо, — умоляю я.
— Ливи, пожалуйста! — кричит он, нетерпеливо меня отстраняя. — Пусти! — его злость меня не пугает, и я цепляюсь за него, внутри поднимается тревога, но мое упорство прервано жутким криком и поспешными движениями, которые отстраняют меня от него. За долю секунды он ставит меня на расстояние вытянутой руки. Мои глаза полны ужаса, его злости. — Стой, — приказывает он, медленно убирая от меня руки, убеждаясь, что я сделаю так, как мне велено. Всепоглощающий страх не дает мне сделать что-то еще.
С отсутствием его рук приходит неустойчивость, и я сквозь пелену слез смотрю, как он идет к лестнице. Его тело прикрыто только боксерами, но отсутствие одежды лишь подчеркивает ярость, исходящую от его крепкой, обнаженной фигуры. От ярости все его тело вибрирует, мышцы на спине перекатываются, как будто готовясь к тому, что он может найти за дверью. Он без опаски и какой-либо осторожности открывает ее, ступает за грань, исчезая из поля моего зрения. Пытаюсь выровнять дыхание, чтобы быть в состоянии услышать, только я не слышу ничего.
А потом с пронзительным звоном, разорвавшим воздух в холле, жизнь, как будто замирает.
Лифт.
Сломанный лифт.
Стук сердца начинает отдаваться в ушах, я остаюсь застывшей, медленно переводя взгляд в сторону лифта. Двери начинают открываться. Я в ужасе пячусь назад.
А потом выдыхаю, спиной ударяясь о стену, когда из лифта выходит мужчина. Как будто вечность спустя, в мое обезумевшее сознание попадает его униформа и пояс с инструментами.
— Прости, милая. Не хотел тебя напугать.
Я отпускаю напряжение, прижимаю ладонь к груди, выдыхая сдерживаемый воздух, когда он снова исчезает за дверьми лифта.
— Ничего. — Миллер появляется, направляясь
— Я видела кое-кого в этот раз, — говорю, опускаясь на диван.
— В этот раз? — взрывается он. — Почему ты ничего не говорила? Надо было сказать!
Руки падают на колени, и я смотрю на них, покручивая колечко.
— Я думала, что веду себя глупо, — признаюсь, понимая теперь, что мой внутренний тревожный звоночек работает, и работает хорошо.
Миллер стоит надо мной, подергиваясь. Не могу на него посмотреть. Знаю, что он прав, и сейчас чувствую себя глупой больше, чем когда-либо.
Сильные руки ложатся на мои бедра, и я заставляю себя взглянуть на него из-под ресниц, пытаясь оценить его настроение. Он опускается передо мной на корточки и начинает успокаивающе поглаживать, он восстановил свое бесстрастное выражение лица. Все это возвращает мне утерянное чувство комфорта.
— Скажи мне, когда, — просит он своим легким, ласковым тоном.
— По пути на работу в тот день, когда ты меня подвозил. В клубе. — Смотрю на Миллера, и то, что я вижу, совсем мне не нравится. — Ты знаешь, кто это может быть?
— Не уверен, — отвечает он, забирая мое спокойствие и даря взамен намек на недоверие.
— У тебя должно быть какое-то представление. Кто бы захотел преследовать меня, Миллер?
Он опускает глаза, пряча их от моего пытливого взгляда.
— Миллер, кто? — Я это так не оставлю. — Мне что-то угрожает? — Тогда как меня должен охватить страх, я чувствую только закипающую злость. Если есть риск, я должна об этом знать. Быть готова.
— Тебе ничто не угрожает, когда ты со мной, Оливия, — он все еще смотрит вниз, отказываясь взглянуть на меня.
— Но я с тобой не всегда.
— Я ведь уже говорил, — произносит он медленно, — ты, вероятно, самая неприкасаемая девушка в Лондоне.
— Готова поспорить! — выпаливаю, пребывая в шоке. — Я связана с тобой и с Уильямом Андерсеном. Полагаю, я достаточно сообразительна, чтобы понимать, что этот факт, вероятно, ставит меня в категорию повышенного риска. — Боже милостивый, я отказываюсь думать о недоброжелателях, которые имеются у этих двоих.
— Ты ошибаешься, — Миллер говорит тихо, но уверенно. — Мы с Андерсеном можем друг друга недолюбливать, но у нас обоих есть один ключевой интерес.
— Я, — заканчиваю за него, только понять не могу, каким образом это делает меня неуязвимой.
— Да, ты, и со мной и Андерсеном, скажем так, в процессе соперничества, ты попадаешь в очень надежные руки.
— Тогда кто, черт возьми, меня преследует? — ору, заставляя Миллера тем самым посмотреть на меня в потрясении. — Я не чувствую себя в безопасности. Я чувствую себя очень не надежно!