Однажды в Лопушках

Лесина Екатерина

— Роды?

— Я беременна.

Наверное, нехорошо встречать подобную новость матом, но…

— Извини, — буркнул Олег и осушил кружку одним глотком. Горячий чай опалил горло и…

— Послушай, — Инга поглядела с жалостью. — Я… не собираюсь чего-то требовать. Мне не нужен брак с тобой. Он плохо закончится или для тебя, или для меня, или для нас обоих. Для ребенка тоже мало радости жить в семье, где родители друг друга ненавидят.

— Ну… я тебя не ненавижу.

— Я тебя тоже. Пока… на самом

деле эта беременность все и изменила, — Инга свою чашку отставила. — От тебя мне нужно одно. Защита.

— От кого?

— От отца. Я хочу уехать. Но он не позволит. Он… сделает со мной то же, что сделал с мамой.

— Что?

— Убьет, — спокойно ответила Инга и откинулась на спинку стула.

А… а ведь она говорит уверенно. И, наверное, в этой беременности можно усомниться. Когда они там переспали? Еще ведь рано говорить? Или нет?

Проклятье.

И…

…не врет. Он вдруг ясно ощутил это, как и силу, окружавшую Ингу плотным облаком.

Выходит, она тоже…

…нет, сила какая-то… непонятная.

— Когда-то мы с мамой бежали. Я плохо помню детство. Помню большой дом и то, как в нем было страшно. Он издевался над ней. Бил. Грозил… и она не выдержала. Ушла. Потом мы жили у бабушки. Мама моей мамы. И там было хорошо.

Лицо её дрогнуло, а свет задрожал. И показалось, что он того и гляди погаснет.

— Правда, длилось это недолго. Он нас нашел. И забрал меня. Просто взял и забрал. Сказал, что если мама хочет, то может вернуться. Он, так и быть, примет её. Но я буду расти в его доме.

Старый знакомый был человеком жестким. Мог бы поступить подобным образом? Мог. А сам Олег? Ведь если подумать, вариант неплохой.

Инга родит ребенка.

Они с Ксенией воспитают. И наследник появится. И все-то проблемы решатся разом. Кроме Инги, но и с нею можно… договориться.

Или нет.

— Меня увезли силой. И я несколько раз пыталась бежать, но…

— А твоя мама?

— Вернулась. Правда, не прошло и полгода, как она умерла. Упала с лестницы… она никогда бы сама не упала, но меня отослали. В школу. И там, если подумать, было неплохо, только он понял и не позволил остаться. Всего-то год пробыла, и отец потребовал, чтобы я жила дома.

Она все-таки допила чай.

И продолжила.

— Он… рядом с ним я теряюсь совершенно. Нет, меня он не бьет. Больше не бьет. Есть кого, кроме меня. Держит рядом. Контролирует. Я… думала сбежать в брак, но ни один из потенциальных женихов его не устроил. А тебя он предложил сам. Подозреваю, отец тоже имеет планы на твое имущество.

Все, кажется, имеют планы на Олегово имущество.

— Он был в ярости, когда звонил. Поэтому постарайся выжить, — сказала Инга. — Тогда, возможно, и у меня получится.

— Значит, ты…

— Я уеду, Олег. Ребенок… захочешь участвовать

в его воспитании… — она накрыла рукой живот. — В её воспитании…

— Дочка?

— Да.

— Ты…

— У моего рода есть свой дар, — а вот теперь, улыбнувшись, она показалась вдруг невообразимо прекрасной, будто сквозь привычные черты лица проступило иное, сокрытое внутри. — Это будет девочка… и ей повезет.

Инга замолчала.

— Да, — она сама же свое молчание нарушило. — Ей повезет быть любимой.

Сидеть было…

Беспокойно.

Я сидела. Вот честно сидела. Положила руки на колени, чтобы руки эти не потянулись куда-нибудь не туда. С руками оно часто бывает, только отвлечешься малость, а они уже что-то крутят, вертят, щупают.

Не хватало.

Но время тянулось.

И тянулось.

Что мед, такой полупрозрачный еще, но уже густеющий. И появилось чувство, что я увязну в этом меду. И останусь в палатке до конца дней своих.

Сердце забилось.

А еще я услышала плач. Детский такой. Тонкий. Надрывный…

Я вскочила. И заставила себя сесть. Спокойно, Маруся. Откуда здесь детям взяться? Неоткуда… и стало быть, что? Стало быть, морочат. Кто? Понятия не имею. Но бежать на этот плач не стоит. Не такая уж я дура, чтобы вот так воздействию поддаваться.

Или все-таки…

Тяжело слушать.

А плачут уже совсем рядом, будто невидимое это дитя подходит ближе и ближе.

И еще ближе.

И вот уже за тонкой тканью палатки я будто тень вижу. И от тени этой мне становится не по себе. А плач смолкает, сменяется сопением, таким сосредоточенным, что…

…где некромант?

Я, конечно, обещала его дождаться, но как-то это ожидание получается не совсем таким, как думалось.

Сопение исчезло. И раздалось с другой стороны. И… и оно, чем бы ни было, ходит вокруг! А внутрь забраться не может! Если бы могло, уже бы… а оно ходит и… и проверяет на прочность?

Точно.

Некромант должен был бы защитить свое жилище. Вот и защитил. А себя? А если то, что там… если оно… напало?

Я вскочила. И заставила себя сесть на место. Если и напало, то некроманты — это ведь не просто так… плох был бы некромант, который не смог бы справиться с мелкою нежитью. А он хороший.

И некромант.

И…

Сопение вновь стихло. Зато опять заплакали. Рядом где-то…

— Ишь ты, — раздался знакомый голос, и я выдохнула с немалым облегчением. Стало быть, живой! Если говорит. Мертвые-то, я помню, не способны к разговорам. — Откуда только взялся…

Потом полыхнуло силой.

И стало тихо.

— Марусь? — с опаской поинтересовался некромант, забираясь в палатку.

— Тут я, — я и руку подняла, будто на уроке сидела. — А ты?

— И я тут.

— А там?