Одного поля ягоды
Шрифт:
— Потолок станции Кингс-Кросс сделан из стекла, — пробормотал Том себе под нос. Он повернулся к Дамблдору: — Гриндевальд мёртв. Иллюзия распадается. Я бы не хотел здесь оставаться, когда обвалятся перекладины крыши, но поступайте как знаете.
Не оборачиваясь на Дамблдора и мальчиков с заброшенными на их спины спящими аврорами, Том схватил Гермиону за руку и потащил её по дороге. Он невербально призывал заклинание за заклинанием для них обоих. Щитовые чары, чтобы защитить их головы от падающего мусора. Охлаждающее заклинание, чтобы избавиться от угрожающего заслонить их зрение пота, заклинания для смягчения ткани и складывания чистого
— Что… Это… За… Заклинание? — пыхтела Гермиона.
— Расширение сосудов, — сказал Том, не задыхаясь так сильно, как она. — Помнишь, как мы бежали за поездом в конце шестого курса? Старосты посмеялись над нами, потому что мы раскраснелись и вспотели. Поэтому я решил что-то с этим сделать. Теперь я никогда не буду задыхаться!
Их догнал едва ли во что-то облачённый, помимо своего мужского комбинезона, Трэверс, сбросив свои плащ и мантию для скорости.
— Земля проваливается. Если рельсы и платформы вернутся, нам придётся карабкаться наружу! — Затем пронёсся впереди них, а аврор на его плечах неуклюже трепыхался.
Том моргнул:
— Как он это сделал?
— Думаю… Он… Занимается… Спортом, — сказала Гермиона.
Том скорчил недовольное лицо:
— Волшебники не занимаются спортом. Вот почему у нас есть магия.
Гермиона резко остановилась. Держащий её за руку Том дёрнулся от резкой запинки.
— Магия, — пробормотала Гермиона. — Магия! У нас… Есть… Магия!
— Да, я знаю, — сказал Том. — Я волшебник. Хаззах —
— Так почему мы бежим? — спросила Гермиона. — Давай аппарируем отсюда! Зачаровывание падает, потому что Гриндевальд мёртв. Нотт хотел, чтобы мы вышли через парадную дверь, вручную разрушив чары…
Том взмахнул палочкой, и падающий сверху кирпич врезался в плечо Гермионы с мягким толчком и взрывом нежных белых перьев:
— …Потому что он не хотел рисковать, что его раздавит крыша.
«Или точнее, — подумала она, — Нотт не собирался ставить свою жизнь на смерть Гриндевальда. Дамблдор хотел сохранить его в живых».
— Спасибо, Том, — сказала Гермиона. — Именно. Но теперь у нас есть и другие варианты, а не только парадная дверь. Управляющие входом и выходом обереги сломаны, как и все остальные. Я догадалась, что Гриндевальд привязал все обереги к себе, потому что зачаровывание личного значения особенно мощное. Должна быть какая-то причина, почему он выбрал Годрикову Впадину, а не одну из своих крепостей в Германии…
Том схватил её за талию, спрятал её голову под свой подбородок и аппарировал прямиком к блокаде трамвайных остановок Министерства. Он осмотрелся по сторонам в поисках знакомых лиц, остановился на ближайшей палатке целителя и всучил её в руки колдоведьмы в зелёной мантии. А уже после он пропал, аппарировал в вихре чёрной мантии.
Полминуты спустя он сбросил Трэверса и аврора, которого нёс мальчик, на землю. Колдоведьма пискнула, вытаскивая колокольчик из одного кармана мантии и свою палочку из другого. Она позвонила в колокол, язык которого не издал ни звука, но выстрелил Патронуса в виде сияющего серебряного голубя. Вокруг неё начало собираться ещё больше Патронусов. Серебристая ласточка, орангутан, сокол, саламандра и хрупкая стрекоза. Они разлетелись врассыпную, когда появился Патронус в виде эльзасской гончей и осмотрел
Поднявшись в сидячее положение, Трэверс уставился на собаку, а та, в свою очередь, на него в ответ. Собака кивнула один раз, а затем растворилась в серебряной дымке.
Трэверс закрыл глаза тыльной стороной ладони и всхлипнул.
— Грэйнджер, — пробормотал он, неловко глядя на Гермиону и на ужасное состояние своего исподнего, размазывающего грязь по всему сидению после того, как поскользнулся и упал по пути. — Не могла бы ты одолжить мне свой плащ? Боюсь, у меня не совсем приличный вид.
Гермиона расстегнула свой чёрный плащ и передала ему. Она сняла и шарф, обёрнутый вокруг её лица. После сегодняшнего не было смысла скрывать свою личность. Люди узнают. Семейство Трэверс хорошо знакомо каждому, кто был частью бюрократической машины под руководством прошлого Министра, Гектора Фоули. Вообще, она видела, как репортёры пытались пробиться сквозь баррикаду Министерства. Но работники Св. Мунго в зелёных мантиях им этого не давали. Гораздо важнее было доставить спасённых авроров в больницу, чем распространять цитаты для завтрашней первой полосы.
С разрывающим уши треском Том снова аппарировал и швырнул Нотта с его аврором, явно перенося их посреди речи.
— …Взял мой ковёр, подразумевая, что скоро мне его вернут. И где он? Где мой ковёр, Риддл?
— Уничтожен, — прямо ответил Том и унёсся ещё три раза, приводя Розье, Эйвери и Лестрейнджа с их ношами в теперь уже переполненную станцию первой помощи.
— Как думаешь, мне стоит вернуться за Дамблдором? — спросил Том, наблюдая, как медики вкатывают авроров на каталку. Он отмахнулся от целителя, который пытался всучить ему поднос с тониками. — Он всё ещё на меня злится. Понятия не имею, почему. Гриндевальд обвёл его вокруг пальца. Это было так очевидно!
— Не знаю насчёт этого, — тихо сказала Гермиона, протянув руки вперёд. Колдоведьма промокнула её костяшки пропитанной бадьяном тканью. — Думаю, Гриндевальд был Дамблдору отнюдь не безразличен. Все знают, что когда-то давно они дружили.
— Дружил с Тёмным Лордом, — презрительно сказал Том. — Они были друзьями, и Дамблдор просто ушёл? Ну и никчёмный же он друг. Я бы никогда так не сделал. И ему ещё хватило наглости разозлиться на меня из-за этого, когда они больше не дружили. Дамблдор чокнулся. Постоянно читал мне нотации, что я должен миндальничать с маглами, а сам уходит, потому что это слишком трудно…
— Том…
— …Возмутительно, вот как это. Если бы мне нужен был жизненный совет о том, как приятно разрывать с кем-то связи, я бы пообщался со своим отцом. Единственное, от чего он не отказывается, — своего пятнадцатилетнего коньяка…
— Том! — воскликнула Гермиона. — Дамблдор вернулся!
Дамблдор появился в сводчатом входе станции Кингс-Кросс из вспышки оранжевого пламени, на одной его руке повисло окровавленное тело Гриндевальда, а в другой он держал знаменитую шишковатую палочку Гриндевальда на всю её длину. Феникс на его плече затянул песню душераздирающей скорби, и его хрустальные слёзы капали на восковую кожу Гриндевальда. В сотне ярдов{?}[ок. 90 м] Гермиона слышала каждую ноту и чувствовала силу каждого выкрика, которые резонировали с самой её душой. Она не могла этому противиться: зрение затуманилось, и даже сквозь слёзы она видела, как все головы повернулись навстречу источнику столь невиданной страсти.