Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Сенкевич Генрик

— Если я могу воспользоваться вашим расположением, пан гетман, то буду просить вас оказать мне услугу. Один из ваших полковников обидел меня…

— Голову с него долой! — с гневом крикнул Хмельницкий.

— Дело не в этом, прикажите только ему драться со мной.

— Голову с него долой! — повторил Хмельницкий. — Кто таков?

— Богун.

Хмельницкий начал моргать, потом хлопнул себя по лбу.

— Богун? Богун убит. Мне король писал, что он убит на поединке.

Скшетуский остолбенел. Заглоба говорил правду!

— А что сделал вам Богун? — спросил Хмельницкий.

Еще более яркий румянец залил лицо поручика. Он

боялся говорить о княжне в присутствии полупьяного гетмана, опасаясь услышать оскорбительный комментарий на этот счет.

Но Кисель выручил его.

— Это серьезное дело, — сказал он, — мне рассказывал каштелян Бжозовский. Богун похитил, пан гетман, невесту этого рыцаря и скрыл ее неизвестно где.

— Так ищите ее.

— Я искал по Днестру, потому что он спрятал ее где-то там, но не нашел. Слышал я, что он должен был привезти ее в Киев для венчания. Дайте мне, пан гетман, право ехать в Киев и искать ее там. Ни о чем другом я просить вас не буду.

— Вы мой друг, вы отколотили Чаплинского. Я дам вам не только право ехать и искать всюду, но и приказ, чтобы тот, у кого она скрыта, отдал вам ее в руки. И пернач я вам дам, и письмо к митрополиту, чтобы вы могли искать ее по монастырям у монахинь. Мое слово — не дым.

Он отворил двери, позвал Выховского и заставил его писать приказ и письмо. Чарнота, несмотря на четвертый час утра, должен был идти за печатью. Дзедзяла принес пернач, а Донец получил приказ сопровождать Скшетуского с двумястами всадников до Киева и далее, до первых польских аванпостов.

На следующий день Скшетуский оставил Переяславль.

Глава XIX

Если пан Заглоба скучал в Збараже, то не менее томился и Володыевский, который всегда тосковал без войны и приключений. Правда, из Збаража время от времени выходили отряды преследовать разбойничьи шайки, но то была не война, а мелкие стычки, причиняющие много хлопот без всякой надежды на славу. Все эти причины побуждали пана Михала ежедневно приставать к Заглобе и побуждать его идти на помощь к Скшетускому, от которого давно не было никаких известий.

— Наверное, он там попал в беду, а может быть, и убит, — твердил Володыевский. — Нам непременно нужно ехать, хотя бы даже для того, чтобы погибнуть вместе с ним.

Пан Заглоба не очень сопротивлялся, он куксился в Збараже и удивлялся, как еще на нем грибы не вырастут, но тянул время, рассчитывая, что вести от Скшетуского могут подойти с минуты на минуту.

— Он человек мужественный и ловкий, — отвечал он неизменно на все речи Володыевского. — Подождем еще дня два, может быть, придет письмо, и окажется, что наша помощь не нужна.

Пан Володыевский признавал весомость этого аргумента и вооружался терпением, хотя время тянулось для него невыносимо медленно. В конце декабря морозы уняли даже разбойников. В окрестностях воцарился покой. Единственным развлечением служили политические новости, попадавшие и за старые збаражские стены.

Толковали о коронации, о сейме, о том, получит ли князь Еремия булаву, которая принадлежала ему по праву более, чем кому-нибудь другому, бранили сторонников Киселя. Володыевский по этому поводу несколько раз дрался на поединках, пан Заглоба столько же раз напивался, и можно было опасаться, что сопьется совсем, потому что он, гуляя со шляхтой и офицерами, не чурался и компании мещан, посещал их пирушки, крестины, свадьбы и восхищался медом, которым так славился Збараж.

Володыевский всячески поносил его за это, говоря, что дворянам неприлично якшаться с неблагородными людьми, но Заглоба отвечал, что виноваты в этом законы, которые позволяют мещанам богатеть, утверждал, что это не приведет к добру, но все-таки продолжал пьянствовать в любых компаниях. И, правда, трудно было его винить за это: зимнее время так мало предоставляет развлечений.

Мало-помалу княжеские хоругви начали собираться в Збараж, что предвещало скорое возобновление военных действий. Стало немного повеселее. Вместе с прочими приехал и пан Подбипента. Он привез весть о немилости, в которой находится князь в глазах двора, о смерти Януша Тышкевича, киевского воеводы, о слухах, что на его место будет назначен непременно Кисель, и, наконец, о тяжкой болезни пана Лаща. Относительно войны пан Подбипента слышал от самого князя, что она может начаться только в случае самой крайней необходимости, потому что комиссары уже поехали с наказом сделать любые уступки казакам. Сообщения пана Подбипента рыцари Вишневецкого приняли с величайшим негодованием, а пан Заглоба предложил внести протест и собрать конфедерацию, потому что он не хотел, чтобы плоды его трудов под Константиновой пропали зря.

Так прошел весь февраль и половина марта, а о Скшетуском не было ни слуху, ни духу.

Володыевский еще решительнее стал настаивать на отъезде.

— Уж теперь не княжну, теперь Скшетуского нам надо разыскивать, — повторял он.

Но как оказалось, пан Заглоба был прав, откладывая со дня на день отъезд: в конце марта в Збараж прибыл казак Захар с письмом к Володыевскому из Киева. Пан Михал тотчас же призвал к себе Заглобу, разломил печать и начал читать:

"По Днестру до самого Егорлыка я не обнаружил ни малейших следов. Рассчитывая, что она, возможно, в Киеве, я присоединился в Переяславле к комиссарам. Там неожиданно встретился с Хмельницким и благодаря его помощи прибыл в Киев. Разыскиваю теперь повсюду, в чем мне помогает и сам митрополит. Тут много наших и в монастырях, и у горожан, но они, опасаясь черни, скрываются. Искать трудно. Бог помог мне, и я надеюсь, что Он и далее смилуется надо мной. Прошу ксендза Муховецкого помолиться за меня, и вы молитесь. Скшетуский".

— Слава Всевышнему! — воскликнул Володыевский.

— Тут еще постскриптум, — сказал Заглоба, заглядывая через плечо пана Михала.

— Правда! — сказал маленький рыцарь и продолжал читать: "Податель сего письма, есаул миргородского куреня, заботился обо мне, когда я был в неволе в Сечи и теперь, в Киеве, помогал мне и взялся везти мое письмо с опасностью для жизни. Прошу тебя, Михал, позаботиться о нем, чтобы ему не было ни в чем недостатка".

— Вот хороший казак, кажется, единственный из всех! — сказал Заглоба, подавая руку Захару.

Старик пожал ее без тени подобострастия.

— Можешь рассчитывать на награду, — прибавил Володыевский.

— Он сокол, — сказал казак, — я его люблю, я сюда пришел не из-за денег.

— И в них у тебя, как видно, нет недостатка, в чем тебе не один шляхтич может позавидовать, — продолжал Заглоба. — Не все скоты среди вас, не все! Но об этом после! Так пан Скшетуский в Киеве?

— Да.

— А в безопасности он?.. Там, говорят, чернь бунтует?

— Он живет у Донца, полковника. Ему ничего не сделают дурного. Батька Хмельницкий приказал Донцу беречь его пуще глаз.