Охота на охотника

Демина Карина

– А то, - она подошла и подала руку.
– Жизнь она такая... непредсказуемая. А с револьвером всяко легче. Одовецкую кликнуть?

– Навойского... потому что...

Голова кружилась.

И перед глазами плясали цветные пятна.

– Позову, - серьезно ответила Авдотья.
– А ты давай, присядь, герой... вот же на мою голову... и на минуту тебя оставить одного неможно. Теперь и не оставлю. Вечером повенчаемся, а на ночь...

– Вечером?!

– Передумал?

– Авдотья!

– Чего? Да сядь ты уже, бестолочь... я же говорю, лучше

меня все равно не найдешь!

– Зато ты найдешь, - головная боль мешала сосредоточиться. Жениться? Да куда ему... ему, может, осталось не так и долго. И вообще он вдвое, если не втрое старше.

– Ничего, мужчине это простительно.

Это он вслух говорит?

– Говоришь, хотя похоже, что бредишь...
– прохладная ладонь коснулась лба.
– Лихорадки нет... помнишь, ты мне куклу привез? Красивую... личико белое, фарфоровое... и платье такое... ни у кого такой не было. Я ее во двор вынесла, похвастать хотела, так мальчишки разбили... я плакала.

– Не помню.

– Ничего... ты мне сказал, что плакать - дело бесполезное, обидчиков наказывать надо.

– И тогда ты в меня влюбилась?

Боль уходила, что вода в песок.

– Нет. Потом. Позже... мне тринадцать было. Первый вечер... представление... мне платье шили, только все вокруг говорили, что сидит оно плохо и танцевать я не умею, что вообще мне бы мальчишкою родиться, потому как девка из меня не вышла.

– Идиоты.

– Еще какие, - охотно согласилась Авдотья.
– Я боялась... я не хотела выходить из комнаты, а папенька злился, думал, что я капризничаю. А ты пришел и сказал, что прячутся только трусы и вообще... ты со мною танцевал.

– И ты влюбилась?

– Мне было тринадцать! А ты был красивым. Правда, говорили про тебя всякое... я за эти разговоры одной... мышиного помету в настой для волос подкинула. Что? Она сама хвалилась, что потом гуще стали.

Смеяться было больно.

– Я не дура. Я знаю, что ты меня не любишь. И сомневаюсь, что полюбить сможешь. Из тебя это выпалили. И не считаю, что моей любви на двоих хватит. Просто...

...сложно.

И его едва не убили, точнее Стрежницкого едва не заставили убить вот эту девчонку, которая, пусть и повзрослела, а от наивности не избавилась.

– Изменять ты мне не станешь. Нагулялся до зубовного скрежета. Ограничивать в чем-то... разве что совсем уж в непотребном. Бить и обижать тоже... и если повезет, то мы с тобой уживемся.

– А если нет?

– Разведемся, - Авдотья руку убрала.
– Чай, не древних родов, чтобы развода чураться... так что, женишься? Или мне папеньке наврать, что ты меня соблазнил?

И вот поди-ты, пойми, шутит она или всерьез.

Стрежницкий вздохнул и сказал:

– Ты ж не передумаешь?

– Нет.

– Тогда что мне остается?

...про Лизавету они вспомнили, просто... немного позже, чем стоило бы.

...она расшиблась, женщина с на редкость неприметным лицом. И как ни странно, но лицо это уцелело, будто смерть желала подыграть Навойскому. Димитрий стоял над телом,

разглядывая правильные, однако все одно некрасивые черты.

Нос тонок.

Глаза темны. В небо глядят, и покойница усмехается, правда, изо рта темною змейкой кровь выползает, а она все равно усмехается.

Мертвая.

Хорошо, иначе Димитрий сам бы ей шею свернул. Вот, значит, кто...

– Уносите, - велел он, отступая. Задрал голову, башню разглядывая. Надо же, снизу она кажется куда более высокой, чем на самом деле. Пузатая, будто бы наклонившаяся, того и гляди, осядет, осыплется темною грудой камня.

Сверзнись кто сверху...

...рыжая сидела в какой-то коморке, сжавшись в комочек, и мелко дрожала. Она смотрела на свои руки, на которых застыли пятна крови.

Чужой.

– Она испытала сильнейшее нервическое потрясение, - сказал целитель, приставленный к рыжей. Он разминал руки, и тонкие пальцы шевелились, и движения их вызывали тошноту.
– В совокупности с ментальным воздействием оно привело к тому, что девушка пребывает в шоковом состоянии. Ей настоятельно рекомендован покой и строгая молочная диета. Никакого мяса. Никаких потрясений.

– Почему?
– голос рыжей звучал глухо.

– Потому что нервная система женщин куда более хрупка, нежели мужская...

– А мяса почему нельзя?

– Потому что оно тлетворно влияет на естественные процессы, происходящие в женском теле.

– Дурак, - сказала рыжая с печалью. И целитель обиделся. А Димитрий согласился: как есть дурак. Впрочем, главное, что она ожила.

Заговорила.

И если ей мясо надо, Димитрий велит принести с кухни.

– Это шок, - целитель пощупал Лизаветин лоб, а Димитрий поймал себя на мысли, что ему до невозможности хочется надавать этому типчику по рукам.

Чтоб не тянулись, куда не просят.

А то ведь... ишь... вырядился... и не в форме, но в пиджачке клетчатом двубортном и с карманами. Шейный платок карминовый, рубашка лимонная. Кольца на пальцах поблескивают.

Красавчик.

– Я сейчас дам настойку...

Лизавета отчетливо вздрогнула и попросила:

– Не надо. Я... я сама успокоюсь. Без настойки... настоек... всяких, - она поежилась.
– Она ведь... она...

– Погибла.

– Мне жаль.

– Мне нет, - Димитрий выразительно покосился на дверь, и целитель фыркнул, выражая глубину своего негодования. Впрочем, сочувствовать было некому.
– Она собиралась тебя убить, понимаешь? И не только тебя... возможно, на ее совести те девушки.

Вздох.

И острые плечи.

– Холодно?
– Димитрий накинул свой пиджак, вернее не совсем, чтобы свой, но достаточно разношенный, чтобы быть мягким. И вполне себе теплый.
– Я здесь закончил. Дальше без меня справятся. Идем?

Он подал руку.

И рыжая приняла. Пальцы ее мелко дрожали. Она шла, не глядя перед собой, всецело доверившись, и лишь в покоях Димитрия словно очнулась ото сна, огляделась.

Вздохнула.

– Слухи пойдут, - сказала она с какой-то непонятной обреченностью.