Охота на охотника
Шрифт:
– Не шевелись, если не хочешь, чтобы стало хуже.
– Куда уж хуже, - дыра в голове не радовала, да и, как подозревал Стрежницкий, изрядно сократила ему жизни.
– Поверь, всегда есть куда хуже... видишь ли, я не слепа. И не столь уж глупа, как это видится многим. Я знаю, что из себя представляет Дубыня. И отец его... мы много лет прожили бок о бок... росли вместе. Он пытался за мной ухаживать, но родители подыскали мне другого мужа. Я не стала спорить. Я понимала, что такое долг и исполнила его, хотя счастливой меня это не сделало.
Было
И немного больно, но боль эта, слабая, дергающая, не мешала.
– Поэтому я не убила их сразу. Я пыталась понять, что случилось, но... мой покойный ныне бывший супруг частенько называл меня крайне ограниченной особой, которой не достает характера. Возможно, он был прав. В противном случае я бы... нашла способ ответить. А вместо этого... завтра можешь выходить.
– Куда?
– поинтересовался Стрежницкий.
А княгиня лишь плечами пожала:
– Куда хочешь... хоть до ветру, хоть на бал. Во втором случае я все же настоятельно рекомендовала бы озаботиться сопровождением и по возможности поберечь себя. Однако кто и когда прислушивался к старухе?
Чем больше Лизавета присматривалась к Вольтеровскому, тем сильнее он ее раздражал. Нет, Лизавета изначально не без оснований полагала, что симпатией не проникнется, однако вот... его манеры, его жесты, даже то, как говорил он, растягивая слова, то и дело задерживаясь взглядом на Лизавете, и само выражение лица, брезгливо-рассеянное, выводило из себя несказанно.
– Меня не устраивают эти покои, - он оглядел комнаты, куда более роскошные, чем те, что отвели Лизавете и прочим конкурсанткам.
– Здесь дует из окна... и зеленый цвет мне не к лицу. Будьте так любезны, подыскать иные, более подобающие моему положению.
Если сперва Вольтеровский был недоволен сопровождением, которое полагал излишним, то как-то быстро он с присутствием Лизаветы пообвыкся.
Он прошелся по комнате, которая была вполне себе просторна.
– Дорогой, - тихо произнесла жена, женщина бледная и болезненного вида, - А мне кажется, здесь мило...
– Тебе всегда лишь кажется, - отмахнулся он.
– Как была купчихой, так и осталась... Боже, за что мне это?
Его супруга слегка порозовела.
Вздохнула.
Потупилась. И опустилась на самый краешек кресла, будто не была до конца уверена, позволена ли ей этакая вольность. Ридикюльчик она прижала к груди, а на щеках вспыхнули алые пятна.
– А вы еще здесь?
– Вольтеровский обратил внимание на Лизавету.
– Вам что было сказано? Я недоволен... если вы не желаете провалить этот свой конкурс...
...Лизавета провалила бы его с преогромным удовольствием, но она вымучила из себя улыбку и произнесла:
– Конечно... я посмотрю, что можно будет сделать...
– И багаж!
– крикнул вслед Вольтеровский.
– Не позабудьте о багаже! Его должны были доставить, но лакеи идиоты...
...дальше она слушать не стала.
Сбежала.
Пусть позорно, недостойно и... она прижалась к стене, переводя дыхание. Сердце колотилось, что
Да что он себе...
И не только себе... и вообще...
Она перевела дыхание. Надобно успокоиться, взять себя в руки и... и присмотреться еще пристальней. Жаль, конечно, что прислугу во дворец не пустят. Прислуга как правило многое знает о хозяйских привычках.
– Прячешься?
– тихо спросили, и Лизавета подпрыгнула, обернулась.
– От кого сбежала?
Димитрий оправил дрянной пиджачишко, который и сам, скроенный криво, всю его фигуру делал какою-то скособоченной.
– А ты?
– Лизавета разом вдруг успокоилась.
– От совести, пожалуй.
– И как успехи?
Он пожал плечами, мол, не слишком-то хороши.
– Тебе бы отдохнуть, - произнесла она с упреком.
– Вчера вон умирал, а сегодня...
– Я живучий.
– Ага...
Димитрий предложил руку, а она не стала отказываться. Со стороны пара их, должно быть, гляделась презабавною... и слухи пойдут... и скажут, что Лизавета нашла себе жениха под стать, никчемного оборванца, который...
Глупости.
Пусть говорят.
Уже недолго осталось. Закончится конкурс и не только он, и Господь не попустит беде случится, а значит, закончится все хорошо. И будет празднество... после побед всегда празднества устраивают торжественные. Навойскому дадут медаль или даже орден, или еще что-нибудь, а Лизавета вернется домой, в тихую тетушкину квартирку. Она уберет в шкаф наряд от Ламановой, чтобы не мозолили глаза и сердце, не мучили ненужными воспоминаниями. Или не уберет, но сестрам отдаст. В Университете по одежке встречают, а стало быть, приличный гардероб будет нужен.
Сама же Лизавета обойдется.
Заживет прежнею жизнью, разве что сделается та поспокойнее... может, издаст статейку или две... про того же Вольтеровского если найдет, о чем писать. А она найдет, всегда же находила.
– О чем вздыхаешь?
– поинтересовался Навойский, увлекая Лизавету вглубь зеленого лабиринта. Припекало солнышко, а шляпка осталась где-то в комнатах, и вид без шляпки как есть неприличный, впрочем, компания ее тоже далека от идеальной, а стало быть слухов не избежать. Лизавета была далека от мысли, что прогулка эта останется незамеченной, пусть парк и казался пустым, но кто-то что-то да увидит...
– Просто... о жизни.
– Гость?
– Димитрий шагал неспешно, и гравий похрустывал под его ногами.
– Гость, - согласилась Лизавета.
Снять бы эти уродливые очки с него... и волосы прилизанные, смазанные маслом столь густо, что казались они жирными, взъерошить.
И...
– Да, - согласился он.
– От гостей порой одни хлопоты... если будет сильно донимать, говори. Арестую.
– За что?
Навойский пожал плечами:
– Не важно... посидит ночь в подземельях, образумится... ты не представляешь, насколько благотворно подземелья влияют на разум человеческий. Разом как-то оно...