Охота на охотника

Демина Карина

Кого?

Матушка мертва. Лизавета ее хоронила. Сама выбирала платье, сама украшала волосы хрупкими заколками. Сама обувала специальные туфли, потому как в обыкновенные матушкины ноги не лезли. И стояла, глядела, как опускают гроб.

Кидала первую горсть земли.

– Лисонька.
– ныне в матушкином голосе слышался упрек.
– Нельзя же быть такой недоверчивой. Порой случаются чудеса.

Случаются.

Где-то там.

– Упрямая моя...

Неужели она настолько твердолоба, что вот так, даже не попробовав,

откажет себе в праве на чудо? Разве не достойна она? Разве...

Ступеньки сами ложились под ноги, и вот уже Лизавета поднялась на один пролет.

На второй.

И на третий.

– Лисонька, - матушкин голос звал, манил.
– Бедная моя девочка, ты так устала... нельзя было взваливать на тебя все это.

Что-то будто бы коснулось волос, заставив Лизавету обернуться. Никого. Ничего. И... и даже если это дух, то что ему во дворце делать? В башне проклятой?

– Много вопросов. Никогда не умела ты просто верить...

Не умела.

А вот и дверь ржавая, которой бы запертою быть, она же стоит, приоткрыта, манит Лизавету. Ну же, совсем немного осталось. Неужели не хватит смелости?

Не хватит.

Лизавета остановилась, мотнула головой, пытаясь отделаться от этого назойливого - матушка никогда-то назойливой не была - шепотка. Нельзя идти дальше, а надобно бы позвать кого.

– Эй, - голос ее пронесся по башне и утонул в каменных стенах. Показалось, сама башня вяло встрепенулась, но и только.

– Лисонька, - матушка возникла за спиной. Лизавета точно знала, что она стоит там, в обыкновенном своем клетчатом платье в пол. Она так и не привыкла к новой моде, полагая ее чересчур уж распущенной. А платье это любила.

Клеточка синяя.

Красная.

Пуговки перламутровые. Кружевной воротничок. Матушка его стирала сама и замачивала в крахмальной воде, чтобы после отгладить. Воротничок делался колюч, но так и надобно.

Волосы зачесаны гладко.

На губах легкая улыбка.

– Бедная моя девочка...

Оборачиваться нельзя, иначе матушка исчезнет. А ведь Лизавете не хочется, чтобы она уходила? Конечно, нет. Ей напротив нестерпимо хочется, чтобы матушка осталась. Коснулась волос. Обняла. Прижала к себе. Сказала, что все-то будет хорошо.

– Все будет хорошо, - прошептала матушка чужим голосом.

И Лизавета упала.

Она хотела отскочить, только тело вдруг отказалось повиноваться. Единственное, что вышло: упасть, покатиться по грязной крыше, обдирая локти. И быстрая эта боль принесла облегчение. Лизавета перекатилась на бок, встала на четвереньки.

– Ну и дура, - раздался на редкость холодный голос.
– А могла бы умереть спокойно.

Умирать Лизавета не собиралась, она извернулась, нащупывая гладкую рукоять ножа. И дала себе зарок, что если выживет, то всенепременно сходит, отблагодарит за науку.

Пинок под ребра выбил дух.

Но нож Лизавета не выпустила. Она отползла, преодолевая навязанную тяжесть. Будто

небо на плечи упало и того гляди, раздавит.

Женщина не спешила.

Она позволила Лизавете встать на четвереньки, и ударила вновь, в живот. Не сильно, лишь показывая, что уйти не получится. А Лизавета и не собиралась.

Кричать?

Не услышат. И...

– За что?
– спросила она, не особо надеясь получить ответ, а заодно уж вглядываясь в лицо незнакомки. А то плыло, менялось. Вот проступили знакомые черты.

Анна Павловна.

Только уродливая. Темное родимое пятно расползлось, захватив половину щеки, поднялось к глазам и... и вот уже знакомая фрейлина, та самая, которая сопровождала их к пустырю... и дама, чей голос Лизавета слышала, и не только голос. Кажется, именно она задыхалась от ненависти к императрице... неужели это истинное лицо?

– Ты и мизинца ее не стоишь, - цепкие пальцы впились в волосы, дернули, заставив Лизавету собраться. А по нервам ударил внушенный страх.

Бежать.

Ей не спастись, если Лизавета останется. Только бежать. Туда, к краю, за которым свобода. И умирать не так страшно, как глядеться в черные глаза...

...Лизавета поднялась, чувствуя, как пошатывается. Ноги сами отступили.

– Сопротивляешься? Зря... это бесполезно, - женщина не собиралась отпускать Лизавету. То ли не верила в собственные силы, то ли просто получала удовольствие от происходящего.
– Ты ведь на самом деле хочешь умереть, правда?

И в глаза заглянула.

А Лизавета поняла, что еще немного и полностью подчиниться. Она должна была... уже должна бы... она...

Она ударила, как ее учили.

Снизу вверх, целясь в мягкий живот, вдавливая коротенький ножик, не думая о том, что сил не хватит... вовсе ни о чем не думая. И бездна отступила. А женщина покачнулась.

Она стояла.

Удивленная.

Пораженная даже... стояла и держала Лизавету за волосы. Точнее уже держалась, потому как в животе ее торчала кривенькая рукоять самодельного ножа. И женщина трогала ее свободною рукой, трогала, точно так и не могла поверить.

– С...сука, - сказала она, а Лизавета оттолкнула ее, высвобождаясь. И поспешно отошла от края, потому как мало ли, вдруг да соберется с силами, и тогда...
– Он не заслуживает... счастья не заслуживает... все равно... достанут... я завещала, чтобы мучился... он проследит, мальчик мой... он...

Она вдруг замолчала.

Встрепенулась.

И одним рывком, каким-то безумным, ломаным, словно телом этим завладела совсем иная, нечеловеческого свойства сила, добралась до края. Села. И засмеялась.

А после рухнула в бездну.

И наверное, это было страшно, а еще безумно, потому как иначе не объяснить, почему Лизавета засмеялась тоже. И даже желание возникло последовать.

Острое такое.

Чужое.

Но с ним Лизавета как-то справилась, а со смехом вот не смогла.