Охота на охотника
Шрифт:
А шерсть у зверя мягчайшая, будто пух лебединый.
И Лизавета гладит волчью шею, приговаривая:
– Неси меня за дальние леса, за горы и моря...
Он и несет. Только лапы легко касаются небес, а где-то внизу и вправду мелькают горы, будто из бумаги вырезанные, с морями вместе. На морях даже кораблики есть, Лизавете видно преотличнейше. А вот и город... игрушечный, не иначе.
Но стена стоит высока.
Людишки, будто муравьи, внутри мечутся, а по-над ними громадиною стеклянной поднимается замок.
– Красиво, - сказала Хелена
– Раньше такого не было.
И волку свистнула по-разбойничьи, подгоняя. Тот и кинулся вниз, к замку сияющему. Красным горит, точно пламенем объят.
И страшно.
И тянет вниз неудержимо.
И вот уже волк, оземь ударяясь, человеком оборачивается. И не только он, вся стая.
– Идите, - говорят в один голос.
– Вам тут не место...
– Но...
Лизавета хватает Хелену за руку и тянет. Нечего спрашивать. Если путь кто-то открыл, не важно как, надобно пользоваться, а то ведь мир здешний дюже ревнив, не всякого человека выпустить готов. А уж такого, который сколько бы нибудь времени провел в нем, так и подавно отдать не захочет.
А идти тяжело.
Ноги проваливаются в камень, словно в мох. И вытаскивать приходится, а сил нет. Сесть бы... вот тут, на землю...
Хелена и села, обхватила колени, голову положила.
– Вставай, - Лизавета дернула ее за руку.
– Нельзя здесь.
– Я не хочу возвращаться.
– Почему?
– Там опять он будет.
– И что?
Она все же поднялась. Замок, объятый алым пламенем, гляделся нестрашно, нарядно даже. И Лизавета точно знала, что идти ей туда и сворачивать неможно, главное вон да той тропки добраться, которая нитью пролегла по-над землей.
Всего-то шаг.
Или два.
Сдюжит. В конце концов, у нее сестры...
– Я не хочу к нему...
– Хелена сделала этот треклятый шаг.
– К нему не иди, - согласилась Лизавета.
– А что, кроме него у тебя никого нет?
– Отец... меня после всего не примет... он строгий. И у меня еще сестры. Им замуж идти. Если кто узнает, что я... что такая... опозоренная... а матушка против отца не пойдет. Она всегда говорила, что мне Университет не нужен. Сговорила даже, за родственника своего, дальнего... только я... я батюшку умоляла отпустить... надеялась, что выучусь и никто мне не указ будет. А вышло... что вышло.
– У меня вот сестры есть, - Лизавета стиснула вялое запястье.
– Две. И тетка престарелая. Я к ним вернуться хочу. Понимаешь?
– Да.
А взгляд вновь пустой. Крепко держит ее мир, опутал душу шепотом лживых обещаний, мол, останься и примеришь теплую волчью шкуру. Научишься оборачиваться, через пень кувыркнувшись, а там и небо близехонько с колючими звездами. Вольное, бескрайнее.
Врет.
– Да и... разве не хочешь поговорить со своим этим... как его?
Хелена промолчала.
– Высказать ему в лицо все, что наболело?
– А если убьет?
– Ты и так почти мертвая. Больше не убьет... и вообще, ты его и сама можешь... если захочешь, конечно. Хочешь?
–
Растерянность.
И обида. И... любовь вправду болезнь, коль так на людей действует.
– А может, еще помиритесь, если простишь его...
– Его простила...
Красная нить дорожки сама скользнула под ноги. А тонкая, и гудит, и звенит струной. Попробуй-ка удержаться на ней, не свалиться в пропасть, что вдруг открылась.
– Давно простила, - Хелена всхлипнула тихонько и спросила.
– Только понять не могу, почему у нас все так... криво получилось?
– Ты это у меня спрашиваешь? Вот найдешь его... только сразу не говори, что простила. Сперва скалкой там поздоровайся или сковородкою. Оно для вразумления самый что ни на есть отличнейший инструмент.
Не замолкать.
Идти.
И вниз не глядеть, потому как снизу на Лизавету тоже смотрят и отнюдь не волки с человеческими глазами. Люди... сколько их... женщины и девушки... вот одна в знакомом платье, какое во дворце носит прислуга... а вот и дама, явно из тех, о ком в обществе приличном говорить не принято. Она презрительно кривится и явно сказала бы Лизавете что-то, только...
...разве ж ей позволят.
Идти.
Не замечая их. Не глядя на руки, которые протянулись к тропе. Сперва показалось, что эти руки собираются вцепиться в алую ленту, но нет, скрюченные пальцы расправляются, выгибаются ладони, соединяются одна с другой.
И вот уже сама лента ложится на них, на мост, сотворенный из людей.
– Что... происходит?
– Хелена и та приходит в себя.
Она смотрит на женщин с ужасом, а те... улыбаются.
– Иди, девочка, - говорит седая старуха с бельмяными глазами. Она не похожа на других, и потому Лизавета поспешно отводит взгляд: есть то, на что смотреть не стоит.
– Иди... им обещали достойную цену за помощь. И раз мальчик готов платить... иди.
Спеши.
Беги.
Быстрей, пока руки держат, пока живет тропа, проложенная меж миром живых и мертвых. Пока держат ее руки мертвецов, пока питают силой жизни. И бьется в висках одна-единственная мысль: а что, если не успеют...
...бросить.
Хелена медленная. Она и сейчас не особо спешит, то спотыкается, едва не падая, то вовсе останавливается в раздумьях, не понимая, как его мало, времени. Она вздыхает.
Трогает губы, то ли вспоминая о поцелуях, то ли...
...она здесь давно и сама не против остаться.
Нет.
Лизавета дергает случайную подругу, заставляя идти. Тянет за собой едва ли не волоком. Ругается. И чувствует спиною взгляд слепой старухи.
Именно.
Нельзя верить лицам, а... вернуться... уже рядом дверь. Тянет из нее... живым.
Кровью пролитой.
Жертвой вольной и невольной. И чем больше они медлят, тем...
...что-то страшное произойдет. И Лизавета, оглушенная этим пониманием, хватает Хелену, толкает ее в алое огненное пятно перехода, и почти даже не удивляется, когда то, получив подношение, начинает таять. И стремительно так...