«Окаянные дни» Ивана Бунина
Шрифт:
До 1918-го, а по другим данным, до 1919 года Браун учился на юрфаке Киевского университета и одновременно на экономическом отделении местного Коммерческого института, а затем опубликованные биографические сведения о нем как бы прерываются и возобновляются в 1921 году, когда он возглавил дивизионный красноармейский театр в Одессе. Демобилизовавшись в 1923 году, он устроился работать на руководимую неоднократно фигурировавшим в нашей книге Михаилом Капчинским Одесскую кинофабрику, но в следующем году уехал в Ленинград, где поступил в киномастерскую старейшего режиссера Александра Ивановского, и в 1925 году стал работать на предшественнике нынешнего «Ленфильма» кинофабрике Севзапкино. Здесь Браун сначала был ассистентом у таких известных режиссеров, как Чеслав Сабинский и Евгений Червяков, а на рубеже 1920-1930-х годов началась и его самостоятельная постановочная деятельность. Вполне можно предположить, что с 1919 до начала 1920 года он находился в отряде шкуровцев, куда был зачислен, несмотря на свою национальность, по причине высокого образовательного уровня, – основная масса служивших там казаков и лиц северокавказских национальностей была элементарно безграмотной или в лучшем случае малограмотной. Нужно отметить, что Владимир Браун в компартию до конца
Вернемся к расследованию Одесской ЧК дела Северного-Ракитина. 15 апреля 1921 года Малая коллегия ОГЧК слушала дело № 7719 по обвинению в преступлении по должности (без арестованных) в отношении Северного, Ракитина и Мильмана. Было постановлено дело передать в ВЧК через ВУЧК, что и было сделано спустя 2 дня распоряжением председателя Губчека Дейча [468] . 6 мая 1921 г. дело № 7719 ОГЧК о Северном, Ракитине и Мильмане канцелярия Всеукраинской ЧК переслала в ВЧК. Уполномоченный Следчасти президиума ВЧК Я. А. Штаммер, рассмотрев дело ОГЧК по обвинению Северного, Ракитина и Мильмана в преступлении по должности и переписку, присланную командующим всеми Вооруженными силами на Украине по обвинению Каменева, постановил ввиду того, что фактов, уличающих означенных граждан в каких-либо преступлениях, в материалах не имеется, эти материалы направить в Оргинструкторский отдел ЦК [469] .
468
Там же Л. 12, 14.
469
Там же. Л. 10–11.
В свою очередь, проводящий расследование по партийной линии инструктор конфликтного подотдела Оргинструкторского отдела ЦК Шаповалов предположил, что Северный, очевидно, на основе личных счетов написал заявление начальнику Украинской ЧК Манцеву, обвиняя Каменева в должностных преступлениях, и из тех же соображений действовал Ракитин, подавший аналогичное заявление в Особый отдел Юго-Западного фронта. Личными соображениями, по мнению Шаповалова, пользовался и Каменев, после получения назначения в коллегию Омского трибунала подавший заявление в наркомат Рабкрина на первых двух. ВЧК не нашла в делах ни одной из противостоящих сторон материалов, достаточных для обвинения, и отправила дела в ЦК. Инструктор полагал, поскольку Каменев еще 30 апреля 1921 года постановлением Секретариата ЦК реабилитирован и, кроме того, за давностью (по истечении всего-то двух лет!) и запутанностью (что верно, то верно!) этой истории дело в отношении Северного и Ракитина также прекратить [470] . 3 мая 1921 года реабилитационное постановление Секретариат ЦК принял в отношении Ракитина и Северного, что 2 июня 1921 года было подтверждено на заседании Оргбюро [471] .
470
Там же. Л. 3.
471
Там же. Л. 15.
Обращает на себя внимание большое количество партийных и советских органов разных уровней и их должностных лиц, вовлеченных в расследование данного дела: только в Центре это были работники ЦК от его секретарей до инструкторов конфликтного подотдела, Следчасть при президиуме, Особый и Секретный отделы ВЧК, а также наркомат Рабкрина и руководство военной разведки. Однако в первую очередь из-за отсутствия документов, которые были уничтожены при бегстве из Одессы большевиков, а затем еще и белых [где, согласно воспоминаниям С. М. Устинова, многие материалы контрразведки перед самой эвакуацией были сожжены] [472] , следователи и по чекистской, и по партийной линии так и не смогли признать виновность какой-либо из сторон, и вопрос как о служебных злоупотреблениях, так связи с противниками большевиков и криминалом так и остался открытым.
472
Устинов С. М. Указ. соч. С. 96.
Нужно отметить, что к 1920 году в среде криминального мира Одессы не было единства во взглядах на отношения с «политиками», причем как с большевиками, так и с анархистами. Если подчиненные Япончика превратились во враждебную для них силу, его «крестный отец» Меер-Герш Суконник, возможно, испытывавший в свое время некую ревность к деятельности своего более молодого и более удачливого «преемника», не счел нужным порывать связи с тем же Ракитиным хотя бы в целях будущей выгоды. И он не ошибся – сразу после возвращения советской власти тот действительно оказал старому вору необходимое содействие. Объявлен же в розыск Суконник был после ухода с руководящей работы в Одессе и отъезда в Москву Ракитина. Последнее было вызвано роспуском в июле 1920 года одесского губкома и губисполкома распоряжением центральных властей Украины «как не сумевших осуществить твердой пролетарской классовой политики» [473] . Последнее проявилось, в частности, в связи с местным криминальным элементом. Председатель ревкома (временно созданный вместо упраздненного губисполкома), присланный из Харькова Александр Шумский, руководитель воссозданного исполкома Яков Дробнис и его преемник Василий Аверин, а также новый президиум губкома (председатель – Сергей Сырцов, секретарь – Сергей Ингулов и член – Самуил Рабинсон, сменивший Чемеринского на посту руководителя профсоюзов) являлись выходцами из самых разных мест, но только не из Одессы (Ингулов был из относительно близкого Николаева, но мы помним его отношение к «тени Мишки Япончика»), соответственно, никакими отношениями с местным криминалом связаны не были и одесским воровским «авторитетам», даже самым легендарным, оказывать помощь и покровительство
473
РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 112. Д. 178. Л. 21–22.
Что касается «чекистской» линии конфликта, а именно между Каменевым и Северным, то она, по мнению автора, лежит не в криминальной и даже не столько в ведомственной, сколько в политической плоскости. Оба они олицетворяли как бы два пути эволюции большевизма в 1920-е годы. Северный, как мы видим, являлся скорее «правым» большевиком, выступавшим за более мягкую линию в отношении интеллигенции и буржуазии. В свою очередь, Каменев, как явствует из приведенных выше материалов, был по своим взглядам представителем крайнего крыла большевизма и в своей работе руководствовался исключительно классовым подходом, считая, что относительную гуманность можно проявлять лишь в отношении пролетариата и крестьян. На таких, как он, во многом впоследствии опирался формирующийся сталинский режим, хотя, как мы знаем, Большой террор 1930-х годов носил в целом внеклассовый характер и был направлен против представителей всех слоев населения, уничтожал и оппозиционеров всех властей, и многих верных сталинцев. И не случайно с разницей меньше чем в год он погубил и Бориса Северного (в середине 1937 года, заодно отправив на долгие годы в лагеря жену последнего Софью и дочь Юдифь), и Михаила Каменева (в начале 1938 года). Приведенные документы в какой-то мере опровергают и встречающееся в литературе мнение, что все евреи-большевики и чекисты, в частности, были фанатичными интернационалистами, и этническое происхождение в их жизни и деятельности не играло никакой роли. Мы видим, что если к Каменеву подобное утверждение вполне применимо, то к ряду других одесских чекистов еврейской национальности, и в особенности Северному, определенно нет. Доказательством этому может служить, в частности, жестокое поведение последнего в отношении как экс-ректора Одесского университета антисемита Сергея Левашева, так и расстрелявшего нескольких богатых евреев Валегоцеловского уездисполкома. Можно сделать вывод, что присущие евреям клановость и чувство национальной солидарности, по крайней мере в описанном нами регионе, могли некоторым образом выражаться в более либеральном подходе ряда их представителей к арестованным своим соплеменникам, чем к лицам других национальностей, и, наоборот, в более жесткой репрессивной линии по отношению к антисемитским элементам.
Вместо послесловия
Восприятие политическим историком антибольшевистской направленности Сергеем Мельгуновым и писателем Иваном Буниным Красного террора, виденного ими соответственно в Москве (где историк в какой-то мере сам его испытал, будучи арестованным и судимым по делу «Тактического центра») и в Одессе, было полностью идентичным по восприятию, но несколько разнилось по объяснению его причин. Как пишет историк Ю. Н. Емельянов, «Мельгунов показывает, что Красный террор – это не террор рабочего класса, а типичный партийно-групповой террор РКП(б)» [474] .
474
Емельянов Ю. Н. О книге С. П. Мельгунова «Красный террор в России» / Мельгунов С. П. Указ. соч. С. 11.
В отличие от Мельгунова, Бунин, судя по дневниковым записям, отнюдь не был склонен отделить пролетариев от большевиков, что было довольно типичным отнюдь не для одного представителя старой русской интеллигенции, и признание булгаковского профессора Преображенского в нелюбви к пролетариату в этой связи выглядит весьма показательным. Можно сделать вывод, что для писателя большевизм представлялся порождением темной стороны жизни рабочего класса вкупе с уголовным, разбойным элементом. Возможно, что во многом это представление у него сложилось именно благодаря Одессе, где он мог наблюдать власть пролетариата с уголовным и анархистским оттенком (символичным здесь выглядело руководство губисполкома, которое мог видеть и за действиями которого наблюдать писатель; первое лицо: рабочий-большевик Клименко, второе: тесно связанный с криминальным элементом анархист Фельдман), и, наконец, с пьяной и разнузданной вольницей как местных черноморских, так и присланных для работы в ЧК балтийских матросов. Весьма характерным является оценка писателем срыва «Дня Мирного Восстания» рабочими РОПИТа: «Будто бы рабочие восстали. Начали было грабить и их, а у них самих куча награбленного» [475] . И здесь уместно вспомнить приводимую ранее более чем нелестную характеристику одесского пролетариата, лица из противоположного Бунину лагеря, но тоже выходца из среды русского дворянства Елены Соколовской, писавшей об одесском пролетариате как о «гнили».
475
Бунин И. А. Указ. соч. С. 83.
Специфика виденного Буниным красного правления в Одессе в 1919 году – в некотором роде уникального даже для Гражданской войны – состояла в том, что оно имело четко выраженный анархистский уклон, о чем могут свидетельствовать и большее по сравнению с другими регионами присутствие анархистов в руководящих органах большевистской власти, и «День Мирного Восстания», и формирование наиболее идейно близкого сторонникам бакунинского учения уголовного полка Мишки Япончика, и некоторые другие явления. Этот «уклон» оказал негативное влияние на жизнь города, причем не только при большевиках.
В конце дневниковых записей, составивших «Окаянные дни», писатель нарисовал картину Одессы, показавшую, как революционные события и Гражданская война изменили город: «Сейчас опять идем в архиерейский сад, часто теперь туда ходим, единственное чистое, тихое место во всем городе. Вид оттуда необыкновенно печальный – вполне мертвая страна. Давно ли порт ломился от богатства и многолюдности? Теперь он пуст, хоть шаром покати, все то жалкое, что есть еще кое-где у пристаней, все ржавое, облупленное, ободранное, а на Пересыпи торчат давно потухшие трубы заводов» [476] .
476
Там же. С. 126.