Окутанная тьмой

Имилис

Нацу заметно успокоился, выдохнул, когда увидел, что Венди теперь более-менее находится в безопасности — почему-то видя её рядом с Кином, Драгнилу было куда спокойнее, надёжнее, он уже доверял этому мальчишке, не смотря на все его порывы и излишнюю самоуверенность. В душе было ощущение, что только Жнец сможет защитить Марвелл по-настоящему, и теперь Нацу ещё сильнее убеждался в том, что Кин на самом деле не плохой, особенно если к нему найти подход и рассмотреть его настоящего. Драгнил не знал его прошлого и потому не смел судить, приписывая все грехи, но, тем не менее, сейчас, в данный момент, когда нужно, Кин был правильным, достойным демоном, в это Нацу не сомневался.

— Держись за меня крепче, — Кин, придерживая Венди за плечи, огляделся вокруг — Дьявол всё никак не мог вырвать, выдернуть из себя косу, тщетно пытаясь переломать точащее лезвие дрожащими пальцами, но не выходило. К его сожалению это не какая-то обычная сталь, которую можно так легко

сломать, особенно настолько гнусному, мерзкому существу. Преодолеть расстояние, которое так сильно пугало Локи, Кин сумел за долю секунды, тут же ставя Марвелл на землю, но волшебница, пронзительно взвизгнув, дёрнулась, ещё сильнее вцепившись в рубашку Кина. С ногой Венди что-то было не так, несильное повреждение, но совесть Кина так и не позволила ему бросить её и рвануть назад, неожиданно для себя самого, Жнец аккуратно, бережно передал её на руки Гажилу, отцепляя тонкие, девичьи пальчики от себя. В какой-то мере Кину было приятно осознавать, чувствовать доверие Венди, но от так и не простил ей ту фразу — слишком больно воспоминание о ней отзывалось в груди, неприятно щемя сердце.

Кин, коротким взглядом осматривая безопасное место, почти случайно остановился на Люси — руки сами собой стиснулись в кулаки до побелевших костяшек при виде её лица, украшенного отвратными тёмно-багровыми пятнами. Белое лицо и алая кровь на ней — прекрасное сочетание, но для себя Кин в который раз решил, что убьёт всех, убьёт всех падших, которые посмели прикоснуться к Хартфилии и выжить. Он никогда не сможет простить себя, если останется в стороне, если не сделает этого — для Кина это уже дело чести, то, без чего он не сможет спокойно и умиротворённо существовать дальше. Этот момент, этот день будет постоянно всплывать у него перед глазами, доводя до настоящего безумия, сумасшествия, паранойи. Кин готов убить, готов окропить этот сухой песок свежей кровью людей, в которых сидят демоны, он готов стать тем безумцем, подобным Акихико, чтобы потом забыть о том, что сделает сейчас, не смея тревожить — так будет намного лучше для него.

Кин рассчитывал на эту жестокую месть, видел в ней частичку своего желанного спокойствия, внутреннего умиротворения, он должен был убить, будто это что-то решило бы, исправило бы. Кин уже был готов злорадно усмехнуться, оборачиваясь, предчувствуя расправу, такую скорую и желанную для него, как резкая боль в груди нарушила всё, принуждая послушно упасть на колени. К горлу подступил ком, Жнец не мог вымолвить и слова, хватаясь пальцами за рубашку, с силой сжимая её, желая избавиться от боли, которая так сильно пронзает его сердце, не давая вздохнуть. Боль не отступала, ни на секунду не покидая сознание Кина, он сам, так же тщетно хватаясь рукой за горло, едва смог обернуться, ненавидящим взглядом, полным ярости, злости, глядя на виновника этого. Дьявол, тот самый, которого столько раз Кин клялся убить, вырвав сердце, теперь чуть ли не вырывал его собственное, довольно улыбаясь, легко, будто ничего не произошло, откидывая переломанную надвое косу в противоположные стороны. В этот момент земля ушла из-под ног Кина, который, находясь в том же наивном неверии, продолжал задыхаться, чувствуя только невыносимую боль, жжение и беспомощность, разом охвативших его тело. Лишиться косы для Жнеца — то же самое, что лишиться сердца, без предупреждения вырвав, пока демон ещё жив, ещё в сознании. Больно, невыносимо, неконтролируемо — сталь слишком легко поддалась этим грязным рукам, а сердце Кина будто разорвалось на мелкие части. Он не верил, отказывался верить в то, что он теперь ровным счётом никто, такой же падший, как и все они — тот, кто разом лишился своей силы, тот, кто поддаётся своим детским страхам и неудержимому внутри гневу.

— Кин! — не долетая до уже затуманенного сознания Кина, раздавался голос Акихико, надеясь привести Жнеца в чувства, вернуть в реальность и банально успокоить. Слишком гадко, слишком тяжело, слишком невыносимо — эта боль, осознание, что он теперь никто сводили Кина с ума, заставляя сжимать кулаки, даже не замечая, как вытянувшиеся когти впиваются в кожу, глубоко и рвано. Гнев, злость, ярость вновь взяли контроль над всем сознанием Кина, превращая его в настоящего демона, кровожадного и жесткого, того, кто не пощадит, не оставит в живых, не поймёт, когда будет нужно, не простит, слушая глупые молитвы. Чернота в глазах расплылась, уступая место ярко-красному, безумному цвету, который для Кина был сравним только со свежей кровью. На руке, крепко стиснувшей рубашку в районе сердца, загорелся огонь, чёрный огонь, который был неподвластен, неудержим, даже для своего владельца. — Кин! — Акихико как мог, хотел и пытался, не обращая внимания на падших, подойти ближе, достучаться до Жнеца, но этот огонь пугал его. Акихико так же ясно, как и Таро, помнил, как яро пылал особняк, как это пламя отражалось в безжалостных, полубезумных, чёрных глазах, как на детском, фарфоровом как у куклы, лице играла сумасшедшая, гадкая ухмылка.

Кин не помнил сам себя, не помнил и толком не понимал, что творится вокруг, что делает он, чьи голоса так далеко и невнятно слышаться ему, на короткое мгновение разрезая непроглядную темноту, поглотившую его. В её невесомых объятиях

Кин, не защищаясь, не противясь, утопал, не пытался выбраться, чувствуя неподдельную лёгкость во всём теле, и лишь одно желание, заставляющее глаза пылать ярко-красным, требуя чужой крови. Отдалённо, напрягаясь, он ещё различал чьи-то крики, слова, едва долетающие до сюда, но в реальности он не мог поделать ничего — Кин был спокоен среди этой тишины, ему нравилась эта лёгкость, он твёрдо знал, чего хочет. Внутри он был более чем спокоен, его душа не болела, будто все раны на время зажили, но снаружи его тело было покрыто огнём, показывая его ярость, ненависть, злость — этот огонь убивал, забирал жизни, не знал пощады. Кин ясно видел только того, кого должен убить, это была словно команда, записанная в его голове, так назойливо повторяющаяся, призывающая расправить крылья и взлететь. Кин не чувствовал практически ничего, с горечью отбросив все мысли о собственном падении, он потерял свою гордость, честь, титул, позволив уничтожить косу. Он теперь не Жнец, не обычный демон — он падший, тот, кто потерял возможность взлетать вверх, хотя крылья его были на месте.

Кин в полной мере не помнил и не понял, с какой целью расправил крылья, ради чего, но с неописуемой лёгкостью взмыв в небо, чувствуя, как приятно ветер перебирает волосы, он уже не хотел думать ни о чём серьёзном, болезненном. Крылья его были так же черны, как и глаза, они рассекали воздух, поднимая его ещё выше, к этому бескрайнему небу, туда, куда он больше не попадёт. И больше его не волновала боль, было только желание убивать — Кин твёрдо следовал ему, не задумываясь, собираясь применить заклинание Хартфилии — Распятие и Сожжение в чёрном огне, отпустив все грехи падшего. Кин не чувствовал ничего: ни сожаления, ни страха, он был готов, был готов убить, даже и не зная об этом, крепко уснув, погрузившись в темноту, полностью отдаваясь тьме, которая подчинила его, которая управляла им.

— Твою мать! В небе ты ему не соперник, Кин, — злостно процедил Акихико, став спиной к спине Таро, нужно было что-то делать, пока не стало слишком поздно. Таро почти уставший, почти измотанный этой глупой дракой, но он не показывал этого, пускай и трудно, и тяжело, но он превозмогал это, из-за чего на лице его постоянно отражалось полное безразличие. Но видя, что Кин теперь окончательно потерял контроль над собственным телом, Таро хмыкнул в строну, в сердцах видя именно себя, ведь стоило послушать Акихико немногим позже, спровадив мальчишку домой. Силой или нет — неважно, нужно было просто убрать его, но Таро глупо и наивно понадеялся на несуществующее чудо. — Знаешь, ты давай здесь сам немного побегай с ними, а я пойду молого спасать, — на выдохе произнёс Акихико, сплёвывая в сторону кровь с разбитой губы.

— А ты в курсе, что все они вообще-то слышали, что ты собираешься делать? — Таро с лёгким укором взглянул на Жнеца, ведь все же Дьяволы, пускай и падшие, и забывшие про честь, гордость, были умны и по-своему хитры, и сомнений на счёт этого не было. Если бы они были обычными куклами в умелых руках кукловода, то давно бы уже пали замертво, но нет, эти сами по себе, они самостоятельно решают, что делать, а значит расслабляться с ними нельзя ни на секунду.

— Конечно, знаю. Так что давай старайся отвлечь их, а я пошёл, — самоуверенность и лёгкая беззаботность Акихико поражала Таро уже в который раз, заставляя, как и прежде, только беззлобно усмехаться. Таро ценил своих родственников, таких глупых, самоуверенных, давно привязанных к кому-то, познавших большинство людских чувств, но он ценил их так же сильно, хотя порой и желал некоторым смерти — демон остаётся демоном в любом случае, и мысли иногда под стать статусу. С новой порцией уверенности и храбрости сжав рукоять меча, Таро послушно отбросил небольшое сборище падших в сторону на несколько шагов, заставляя переключить всё внимание на него одного, в то время как Акихико, надеясь только на себя, стремился высоко вверх, чтобы спустить Кина на землю. В небе они не были соперниками Дьяволам, там, на таком просторе, они будут слишком уязвимы, даже Акихико это понимал.

Кин был полностью недосягаемым для этого мира там, в мёртвой тишине, кромешной темноте — ему было легко, комфортно и тепло. Он не хотел выбираться оттуда, даже не совершал глупых попыток, поддавшись этим чувствам, он не ощущал и не осознавал, что его тело давно движется само по себе, что им управляет кто-то другой, лишив его такого права. Только когда грудь повторно пронзила острая боль, заставив вскрикнуть, жадно хватать воздух, Кин распахнул глаза, усиленно вглядываясь во мрак и теперь видя то, что не хотел, то, чего боялся и отрицал. Рукоять косы, один из обломков, сломавших его изнутри, на половину торчала из его насквозь пробитой груди — рёбра, расколотые на мелкие части, задетое сердце, кровь, всё это Кин чувствовал ясно, возвращаясь в такую болезненную для него реальность. Огонь, до этого пылающий вокруг него, бережно охватывающий всё пространство, идущий прямо из горящего ненавистью и яростью сердца, стал тухнуть, растворяясь — Кин больше не злился, он просто боялся, просто плакал, в полной мере осознав произошедшее. Он не мог произнести и слова, когда в груди всё так же болезненно сжалось, а чья-то рука, уверенно и без малейших колебаний, выдернула кровавый обломок из него.