Окутанная тьмой
Шрифт:
Кин почти ничего не чувствовал, только полнейшая пустота, которая медленно пожирала его изнутри, как тогда, когда он лишился всех чувств Нацу, теперь это было в разы больнее. Всё, что было у него так давно, просто выскребли, вырвали когтями, оставляя только дыру, поселяя в его душе страх — Кин ничего не успел, ничего не смог сделать, готовясь камнем упасть вниз, он заслужил. Но Акихико, вовремя оказавшись рядом, только горько улыбнулся, видя перед собой такой пустой, безжизненный взгляд Кина, его полнейшую безразличность, потерянность, только прижал его к себе крепче, придерживая за плечи. Акихико не знал и не мог представить, что сейчас испытывает он — этот глупый импульсивный мальчишка, вновь поддавшийся своим чувствам, позволивший тьме поглотить себя. Акихико не собирался судить его, упрекать в чём-то, больше всего Кина просто хотелось обнять, успокоить, по-семейному поцеловать в лоб, обещая, что всё наладиться, что когда он откроет глаза, всё будет иначе. Хотелось вытереть эти слёзы, так несвойственные ему, которые Кин наверняка даже и не замечал, Акихико, как и раньше, видел в нём только ребёнка. Кина нужно защитить, нужно поддержать, поднять, когда у него не будет сил, когда он сдастся и будет падать вниз, становясь на колени — он был силён, по-своему, но всё же. Кин был чересчур ранимым, точно тот пятилетний ребёнок, которого когда-то давно за этой маской разглядел Акихико, позволяя войти в свою жизнь и остаться здесь надолго.
— Смотри за ним в оба, Драгнил. За моего малого головой отвечаешь, — серьёзно, как никогда прежде, процедил сквозь плотно сжатые зубы Акихико, усаживая Кина у стены арены. Ему было безмерно жаль, что всё вышло так, что у них уже четверо пострадавших, которые уже
Таро глупо, без малейшего азарта отмахивался от противников, упрямо ожидая, что на всё это, произошедшее вокруг, скажет Акихико, который, похоже, так же, как и Кин ранее, начал стремительно поддаваться своему гневу, ненависти, злости. Вот только этого Таро искренне и ждал, — когда Кин поддаётся чувствам, то слабеет, бьёт без разбора, становится слишком уязвимым для простых ударов, но когда чувствам поддаётся Акихико, он становится ещё быстрее, расчётливее, кровожаднее, сильнее. Сейчас Таро нуждался именно в безумном Акихико с сумасшедшей ухмылкой и пустыми глазами, где был только животный азарт, желание разорвать и убить. Таро радовался этому, пускай и не показывал, теперь их осталось только двое против всего этого сброда, и они не могут проиграть, у них нет такого права.
Когда мимо, прямо перед глазами, пролетает коса Акихико, насквозь пронзая одного из Дьяволом, Таро ухмыляется — всё-таки Жнец рехнулся, поддался, решился стать таким жестоким, как и прежде, поняв, что правильность и достойность здесь не нужны. Акихико стал таким, пускай и не навсегда, пускай он потом, быть может, и будет сожалеть о содеянном, но таким он был нужнее — он должен убивать, резать, кромсать, рвать, не чувствуя жалости и сострадания. Таро прекрасно знает, что перед глазами Акихико сейчас только Кин — мальчик, к которому Жнец привязался слишком сильно — он будет убивать за него, обходясь так же жестоко, как обходились и с Кином, и с Венди, и с Локи, и с Люси. И в какой-то мере это было хорошо, теперь Таро лишний раз убедился, что сдаваться они не будут, точно так же, как и глупо отступать, они должны победить любой ценой, оставляя за собой только свежий, кровавый след.
Таро тоже больше не знал пощады, жалости, даже когда капли крови неминуемо попадали на его лицо, расплываясь грязными, тёмно-багровыми пятнами на ровной, бледной коже. Он, ровняясь на совершенно обезумевшего Акихико, делал точно так же, без зазрения совести проливая на песок свежую кровь — и не было жалости ни в глазах, ни в душе, ни в сердце, точно так же, как и сострадания. Совесть подозрительно молчала, не произнося ни слова, и это был лишь один из твёрдых знаков, что всё, что они делают, пускай и таким путём, правильно. Ряды врагом стремительно и заметно редели, Таро это видел, но всё же никак не мог достать до последнего Дьявола, каждый раз на пути становилась жалкая падаль, не позволяя даже коснуться его. Под раздачу попадали более мелкие и до безобразия тупые особи, полностью лишившиеся разума, у которых не было инстинкта самосохранения — была только команда убивать, мешать, раздражать. Последнее доставляло неудобства обычно чересчур спокойному Таро, они быстро умирали, были расходным материалом, неудавшимися куклами. Таро уже чувствовал некую усталость, распространившуюся по телу, на мгновение прикрыл глаза, стараясь перевести дух, как тут же перед его лицом пролетела коса Акихико. И Таро мог бы обернуться, одарить его злобным взглядом, решив, что Жнец свихнулся окончательно, но тот падший, замахнувшийся на него со спины, с хрипом упал на колени — Акихико спас его, пускай и был безумен, всё сильнее, глубже, кровожаднее вонзая руку в рану от косы, разом вырывая из тела и душу, и сердце. Акихико в таком состоянии мог многое, его не заботила горячая кровь на руках и то, что она человеческая, ярко-красная, он убивал падших, но так и не забывал прикрывать своих, по возможности защищать их. Таро, легко взмахнул мечом, подняв косу с песка, бросил её туда, где так же неконтролируемо, неудержимо буйствовал Акихико — вот таким Таро его и помнил, таким он любил его больше, ведь Акихико в безумстве был бесподобен, неповторим.
И всё могло бы, наконец, закончится, легко и просто, с множеством жертв и рекой крови под ногами, если бы в один момент весь стадион не озарил яркий свет. Таро, прикрыв рукой глаза, только вздрогнул, замер, ощутив всем телом те давно забытые чувства — всё поглощающий страх тут же раздался в его теле, крепко сковывая трепещущее сердце. Тот, кто появился, вызвал в нём только это чувство, которое Таро ненавидел больше всего, ничем не перекрываемый страх и он — верный Рыцарь Тьмы, наследник Дьявола Ямадо — дрожал как мальчишка, боясь, просто не имея смелости, возможности поднять глаза, чтобы посмотреть кто это.
— Что за цирк вы здесь устроили? — разнёсся по уже давно затихшему стадиону властный, женский голос, от которого Таро передёрнуло ещё больше, он, желая избавиться от страха, противостоять ему, только сильнее стиснул зубы. Ноги ослабли, отказывались слушаться, и он ничего не мог поделать с этим, не мог противиться — просто упал на колени, еле подняв голову, получив разрешение на это, перед ней — самой Смертью. Лия со злостью осматривала то, что осталось от всех демонов, их людские оболочки, стены арены, на которых ясно и чётко виднелись свежие вмятины, трещины от ударов Кина и Акихико. Лия сначала не понимала, зачем шла сюда, не понимала, почему сердце с самого утра тревожит её, болезненно и странно ноет, отвлекая от работы — оно предчувствовало это. И в тот момент, когда Люси, её сила просто исчезли, и Лия не смогла почувствовать её, дозваться до сестры, заговорить с ней, проникнуть в сознание, она поняла, что что-то случилось, то, чего она боялась. Демоны — как падшие, так и Акихико с Таро, стояли на коленях — все они, не смея ничего поделать, молчали, смиренно ожидая, что будет дальше. Лия не собиралась нянчиться с ними, выяснять, кто виноват, кто начал раньше, сейчас Лию волновала только её сестра и то, что её силы биения сердца, она почти не слышит, не чувствует. — Кто посмел падшие? — грозно и чересчур властно, как и прежде, прокричала она, не смотря на то, что все молчали и всё прекрасно слышали. Лия ничего не могла поделать с собой, именно так она должна вести себя с демонами — Смерть должна пугать их, наводить ужас, должна вызывать дрожь по всему телу и ставить неверных на колени. Никто толком и не понял о чём именно говорит Лия — об этой бойне, о падших, полуразрушенном стадионе и про людей на нём, хотя холодные, почти яростные алые глаза Смерти давно остановились на бессознательной Люси. Если бы только не выдержка, самообладание Лии, то, несомненно, все они — демоны, люди и прочие — давно бы превратились в пепел. Лия ни за что не простит того, кто посмел так изувечить её сестру ту, которой она сама, Смерть, так сильно дорожит. Лия знает лишь одно — виновные будут уничтожены, все до одного, и никто не помешает ей вершить правосудие, все падут, но не на колени, а замертво, глядя безжизненными глазами в небо. — Вставай, мелкий, — тихо, едва сдерживаясь, прошептала Лия, внимательно глядя, как над Хартфилией, над её раной в груди появляется крошечный светло-зеленый огонёк, боязливо, легко погружаясь внутрь, залечивая дыру изнутри, не оставляя ни напоминания, ни шрама. Мягкий, приятный свет на секунду вспыхнул, после чего Люси покорно распахнула глаза, хотя взгляд был пустой, пока пустой, она ещё спала, поддаваясь силе Лии. Люси была ещё не в сознании, но даже так поднялась, стала на ноги, подчиняясь сестре — одежда на Хартфилии был безнадёжно испорчена, изодрана напоминая жалкие тряпки. Не жалея собственных сил и усилий, Лия легко щёлкнула пальцами, без дозволения Люси, наряжая её в платье — чёрное, как подобает Смерти. То, в котором Люси была похожа на настоящую куклу — любимую, милую куклу Лии, с чистыми, невинными глазами и искренней улыбой. — Просыпайся, мелкий.
— Лия? — Люси, сделав первый осознанный вздох, невольно приложила ладонь к груди, к тому самому месту, где совсем недавно чувствовала невыносимую боль. Она почти ничего не понимала, в голове всё мешалось, она не могла вспомнить, что было, но сознание медленно выдавало кадр за кадром. Теперь глаза Люси смотрели на мир вокруг живее, серьёзнее, она отошла ото сна, вернувшись в реальность, вспомнив то, что было недавно, но не понимая откуда здесь Лия.
— Да, сестра, это я, Лия. Как ты себя чувствуешь? — Лия по-доброму, как только могла, улыбнулась, стараясь за милой улыбкой скрыть оскал, она хотела убить тех, кто тронул Люси.
— Что ты здесь делаешь, Лия? — Хартфилия медленно, ещё полностью не придя в себя, оглянулась, осматривая то, во что их общими усилиями превратилась арена, неторопливо продвигаясь вперёд к сестре. Лия была относительно спокойна, она должна быть такой, хладнокровной, но вот только обращаться так со своей сестрой, она не позволит никому, убьёт без колебаний и сомнений — всего один щелчок тонких пальцев заберёт их жизни навсегда. — Успокойся и не смотри на меня так, пожалуйста. Я в полном порядке, не волнуйся, — Лия заметно дёрнулась, нет, она была спокойна, почти спокойна, если бы она злилась по-настоящему, не сдерживаясь, то давно бы уничтожила всех находящихся здесь без разбора. А пока ещё Лия была совершенно спокойна, Люси остановилась в нескольких шагах от неё, внимательно вглядываясь в глаза, ощущая внутреннее напряжение. Там, среди страха, злости, гнева, Люси видела и бескрайнюю заботу, беспокойство — Лия сильно волновалась за неё, когда потеряла связь, Люси это прекрасно понимает, но не извинится, оставаясь такой же ледяной, бесчувственной куклой, какой её видит сестра. Хартфилия благодарна Лии за всё, что та постоянно делает для неё и других, но Люси уже много раз повторяла и просила не вмешиваться. Она не хотела, чтобы в её судьбу вновь кто-то лез, решая всё за неё — быть может, Люси уже давно было суждено умереть, а Лия уже второй раз даёт ей шанс идти дальше.
— Моей главной заботой всегда было присматривать за тобой, мелкий, — тихо произнесла Лия, легко коснувшись лба Люси указательным пальцем, улыбаясь, слишком криво и неправдоподобно. — Теперь души всех падших, которые погибли здесь, записаны на твой счёт, все пятьдесят три, — Лия вновь попробовала улыбнуться, но губы только ещё заметнее кривились, выдавая фальшь, и вскоре девушка просто оставила эти жалкие попытки, отведя взгляд в сторону. Лия всегда могла смотреть в глаза Люси без страха, но она не могла позволить сестре так же легко копошиться внутри своей души, слишком много там было того, что Хартфилии знать и видеть было необязательно, особенно сейчас. — А теперь ты видишь, чего стоила твоя слабость, Люси? Ты была слишком самоуверенна и легкомысленна, решив идти против девяти Дьяволов, пускай и падших. Ты забрала четверых, никто не спорит, — но это не повод для гордости и хвастовства, ты ведь могла погибнуть, если бы не твои знакомые демоны верно? Твой сильнейших дух пострадал, твои друзья пострадали, Кин стал падшим, тебе мало этих жертв, чтобы, наконец, понять, что одна ты никто, ты ничего не сможешь без помощи и поддержки? Сколько ещё людей должны умереть, захлёбываясь кровью, сколько ещё должно быть раненых, задетых ударами, чтобы ты сняла свою маску и увидела то, что натворила? Сколько ещё чужой крови должно быть пролито, чтобы ты поняла, что война, путь настоящего, достойного демона-чистильщика не для тебя? Жертвуя собой ради других, ты не сможешь добиться ничего, ты постоянно мысленно себя хоронишь, и уже не впервые, не надоело быть жертвой? Ведёшь себя как последняя эгоистка, играешь с чувствами других, не задумываясь, крутишь и вертишь этими людьми, как хочется, как вздумается, а после этого ещё рассчитываешь на прощение? Ты сама знаешь, что виновата, но меняться так и не собираешься — обещаешь себе, даёшь клятвы, которые пусты, что завтра проснёшься совершенно другой, но ничего так и не меняется! Какой ты была, такой и остаёшься, тебя невозможно изменить ничем — слёзы не тронут твоё каменное сердце, так же, как и глупые уговоры, слова, упрашивания! Ты просто непробиваемая, сидишь за этой стеной и ни черта не видишь, жалеешь саму себя, думаешь, что страдаешь больше всех, но это не так! Посмотри вокруг, если здесь плохо только тебе, то почему, почему Венди ранена, почему ранен Кин, почему они плачут, но, превозмогая боль, постоянно идут за тобой, сражаются ради тебя? Почему ты не можешь понять — ни с ними, ни без них ты не сможешь жить, поэтому тебе просто нужно стать сильнее. И я говорю не про силу духа, самоуверенность, стойкость, упертость — я говорю про реальную силу, которой тебе не хватает. Внушение, чёрный огонь, коса — всё это, конечно, хорошо, но тебе этого мало, ты просто Жнец, это словно пустой звук для Дьявола, а уж тем более для Смерти. Поэтому я хочу предложить тебе кое-что, сестра, — защищай их по-настоящему, будь рядом с ними и не отворачивайся, просто став на моё место. Стань моей преемницей, возьми мою силу, мою косу, займи моё место, мой титул и защищай их как надо, так, как считаешь нужным, — Люси всегда знала, что Лия та ещё дура, но она никогда не подозревала, что сестра готова даже на такое, вновь пытаясь дать ей в руки счастье. Хартфилия для себя всё равно не понимала, почему Лия так сильно печётся о ней, Люси уже много раз повторяла, что добьётся всего сама, без её помощи — так она станет намного крепче, сильнее. Тогда-то она и сможет самостоятельно защищать тех, кто ей дорог, не надеясь на чудесное спасение и появление кого-то ещё. Хартфилия не собиралась принимать помощь, даже такую казалось слишком заманчивую, но Люси знает, каковы последствия будут для самой Лии. Пускай она сейчас и улыбается почти по-настоящему, почти искренне, протягивает руку, предлагая начать, но внутри наверняка ей больно, страшно. Отдать свою жизнь ради счастья сестры — Лия не видела в этом ничего плохого, и старательно прятала все свои страхи в глубине души. Люси не должна знать то, что знает Лия, но, к сожалению последней, Хартфилия уже увидела всё скрытое и тайное.
— Нет, — твёрдо, уверенно и по-своему упрямо произнесла Хартфилия, подняв глаза, Лия только стиснула зуды от досады, понимая для себя насколько глупа её сестра, раз отказывается от подобного. Но отступать Лия была не намерена, она собиралась и дальше пытаться и, в конце концов, она запросто может воспользоваться своей силой, чтобы заставить Люси стать Смертью. В этом Лия не видела ничего такого. — Думаешь, что я не увидела, что я не знаю, что будет потом с тобой и с ним? Зря, Лия, очень зря, что ты недооцениваешь меня, считая наивным ребёнком — твои глаза выдают всё. Я знаю, что, передав свою силу, ты умрёшь, а вместе с тобой умрёт и он, тот, кого ты охраняешь, тот, кем ты когда-то пожертвовала ради меня. Глупо, Лия, ты никогда не заставишь меня сделать это. Называешь меня эгоисткой, так почему, скажи мне, я не соглашаюсь, почему в первую очередь думаю о тебе и о нём? Почему я не хочу убивать тебя собственноручно, чувство жалости? Нет, просто ты моя сестра, и я ни за что не смогу взять и принести тебя в жертву, так же, как и их всех. Ты говоришь, что я слаба, я знаю это, но когда-нибудь я заставлю тебя забрать свои слова назад, но не таким путём я рассчитываю получить силу. Мне просто нужно время, и все эти демоны шныряли здесь не из-за меня, они искали что-то, а я вмешалась, понимаешь? Они свободно рыскали по городу в поиске чего-то, того, что им нельзя позволить заполучить — я постоянно лезу не в своё дело, но так или иначе, я пытаюсь спасти этот мир, очистить его от нескольких пятен. Чистильщик-убийца — это и есть моё призвание, я должна убирать такой мусор, я не святая, как и ты, Лия, но для меня существуют понятия любви, чести, гордости, дружбы. Я стараюсь придерживать правил, жить по-человечески, пусть это и не всегда выходит, но я стараюсь, — Лия не хотела всё это слушать, пускай и была в чём-то согласна, но признать это сейчас она просто не могла. Люси была и есть хрупкая, слабая, ей нужна помощь, защита, и Лия может дать ей всё это — могущество и власть, но Хартфилии это вовсе не нужно. Она хочет быть самостоятельной, а Лию от её самостоятельности уже давно тошнит, её самоуверенность доводит Лию чуть ли не до истерики. Лия больше не может жить в постоянном страхе, что в тот момент, когда она отвлечётся, с Люси что-то случиться, и в этот раз она не сможет помочь сестре ничем. Лия просто устала жить так, и поэтому, пытаясь защитить Люси всеми силами, она готова уйти на покой, готова отдать то, что так нечестно и глупо досталось ей много лет назад.