Окутанная тьмой

Имилис

— Простите меня, Госпожа Лейла, за то, что стою перед вами в таком жалком виде. Не сердитесь, пожалуйста, меня потрепали не по-детски и кажется я умираю, но не уверен… просто не чувствую правую руку, она словно онемела… кровь не ходит как надо. Чёрт, простите, что позволил этим ничтожествам потревожить ваш покой и эту тишину, обещаю, если я выживу, если смогу и дальше держать в руках оружие, то, непременно, найду их. Надеюсь, что выживу, только сейчас, когда стало так больно, я понял… я не хочу умирать, как-то глупо, да? Демон и стремится к правильной жизни, хочет быть достойным… смешно, но это правда, — сквозь высокую, зелёную траву и цветы Хартфилия сумела рассмотреть Кина, вернее его некогда белую рубашку, когда он, опирая на косу, еле стоял напротив её матери. Люси слышала, что он говорит, но не верила, торопилась, переходя на бег, она ведь успела, он жив.

— Кин?! — громко позвала его Хартфилия, и Жнец, послушный, её милый ребёнок, как и всегда, обернулся, через силу улыбаясь, чуть не падая, с усилием удерживаясь побелевшими пальцами за косу. Белое, слишком болезненное лицо, мутные глаза, засохшая тёмно-алая кровь на посиневших губах — он и вправду умирал. Люси и сама помнила, как жалко выглядела, когда Адриана и Таро силой вытаскивали её оттуда, с той стороны, и теперь она видела точно таким же, слабым и беззащитным, Кина. Ну, разве может она позволить ему умереть, вот только сил у неё нет совсем.

— О, Люси-сан, а я тут немного… ой, чуть не упал. Извините меня, пожалуйста, я не сумел защитить вашу матушку, прошу за это прощения. Появление этих двоих было неожиданным, и я просто растерялся, не понял с самого начала, что эта девушка не одна. Была она и ещё парень, одинаковые,

словно близнецы, хотя, наверное, и вправду близнецы… о, чёрт, этот урод мне чуть шею не свернул, но я кое-как выбрался… ну, вы ведь знаете, что я очень живучий, вот и теперь получилось. Эта девушка ненадолго смогла прикоснуться к Госпоже Лейле, не знаю для чего, я её ударил, она отлетела, барьер для Госпожи, а потом… боль… кажется, у меня сломана ключица и пара рёбер, чёрт, осколки боль упираются изнутри. Я рад, что вы здесь, — Люси почти и не слушала, что он почти бессвязно бормочет, глядя полупустыми, мутными глазами вперед, но точно не на неё. И в тот момент, когда он начал падать, когда его нужно было поддержать, Хартфилия оказалась рядом, бережно уложив его голову себе на колени, тщетно пытаясь зажечь на ладони огонь. Его сила, его неудержимость должны были перейти в обычную силу, которая ускорит заживление ран, но как назло его количество в Хартфилии было критически мало. Ничего не выходило, и это было до слёз обидно осознавать собственное бессилие, в этом мире, где правит Акихико и Кин, её сила подавлена, она не может противостоять им. И сам Кин, едва живой, не даёт ей права использовать всё, что у неё есть — только улыбается, берёт её руку своей, держит, подносит к дрожащим губам, целует. — Всё в порядке, Люси-сан, — и Хартфилия пытается улыбнуться, но не выходит, только гладит бледные щёки, убирая белоснежные волосы со вспотевшего лба. — Я умираю, да, Люси-сан? Я чувствую холод, он будто пожирает изнутри, это неприятно и немного страшно. Теперь я по-настоящему боюсь, я признаю это, но больше всего я боялся умереть в одиночестве. Хорошо, Люси-сан, что вы в такой момент рядом со мной, не тратьте силы… мне уже легче, но душа боли… не чувствую руки, это нормально? Знаете, очень странно умирать, когда ещё не достигнул своей цели, мечты, странно умирать, когда ещё много не увидел, не узнал… я не хочу уходить отсюда, я люблю смотреть на закаты и на дождь… люблю дождь, его холод… интересно, а там есть хотя бы небо и солнце? Я бы ещё хотел увидеть звёзды на тёмном, ночном небе, они красиво горят и далеко, влекут к себе… я люблю этот мир… я плачу, Люси-сан? Если нет, то значит, я уже не вижу, потерял способность видеть этот мир, нет, всё-таки просто плачу… и вы плачете, Люси-сан, почему? Я не стою ваших слёз, Акихико всегда говорил, что я настоящий Дьявол, маленький Дьявол без титула… наверное, так оно и есть… не хочу закрывать глаза, но что-то в сон клонит. Я ведь усну и больше не проснусь… странно осознавать это…, а я смогу следить за вами так же, как дано Отто-семпаю? Было бы очень здорово, не хочу оставаться один… одиночество это больно и страшно. Люси-сан, присмотрите за братиком, хорошо? Я никогда не называл Акихико так, но теперь мне действительно кажется, что он для меня ближе всех в этом мире, вы уж не обижайтесь, Люси-сан. Нии-сан… красиво звучит, почему я не называл его так раньше, интересно, а он считает меня братом? Люси-сан, почему демоны умирают так мучительно и долго… сначала немеет всё тело, холод внутри, пустота… почему нельзя умереть быстро и безболезненно, не заметив этого? Люси-сан, подружитесь с братом, со своим братом, Зуко, кажется… я тогда промолчал… думал, будет лучше, простите. Есть ещё кое-что, о чём я хочу вас попросить… знаю, это непозволительная для меня грубость, но всё же… холодно. Люси-сан, назовите своего сына мои именем, пожалуйста… не хочу, чтобы вы забыли меня, хорошо? Обещаю, если у меня будет возможность, то я буду присматривать за вами, а после и за ним… жаль, что сердце почти не бьётся, от этого ещё страшнее. Это ведь конец? Да, наверное… ничего не могу поделать, Люси-сан, я очень хочу спать… — Хартфилия вновь не смогла сдержать слёз, когда тёмные глаза, в которые она влюбилась, остекленели, после просто медленно зарылись. Лицо стало умиротворённым, больше ничто не тревожило сознание Кина, его мысли, всё, что он держал в себе, его память, растворились, исчезли во времени, которое для него закончилось. Счётчик остановился, секунды застыли, небо потемнело, и быстро собирался дождь — холодный, который так сильно любил Кин. Хотелось истошно кричать, умолять его очнуться, открыть глаза, посмотреть на неё и, как ни в чём не бывало, просто улыбнуться. Люси последние минуты оставалось только плакать, отвечать на его вопросы, глотая слёзы, боясь расстроить Кина сильнее. Кин боялся одиночества, боялся умирать, но небо оказалось несправедливо, оно не дало ему возможности выжить, подавив всю силу Хартфилии внутри неё, не позволяя передать её. Кин не чувствовал боли, не чувствовал страха, он поддался вечному сну, не в силах противиться.

— Кин, — Люси, закрыв глаза, наклонилась ниже, нежно, бережно целуя его в холодный лоб, поправляя волосы, продолжая гладить белые щёки. Но больше ей никто не ответил, теперь нет того милого, послушного мальчика, который всегда был рядом. Теперь на его умиротворённом Смертью лице только едва заметная улыбка, в которой были изогнуты посиневшие губы — он замерзал, но рядом с Люси он не чувствовал холода. Хартфилия ощущала непонятную пустоту внутри, будто часть её, важную и нужную, выдрали, но она почувствовала это только сейчас. Подняв голову, встретившись с заледеневшим взглядом Лейлы, Люси ощущала только ярость, злость, презрение — она возненавидела свою мать. — Ты испортила жизнь Зуко, а теперь и за Кина взялась, за что ты отняла его у меня? Чем, скажи мне, чем он провинился перед тобой? Он защищал тебя столько времени, и вот чем ты отплатила ему за это — смертью, мучениями, болью? За что ты убила его, он не был виноват перед тобой ни в чём? Почему за все мои грехи ты забрала его? Седьмая и её брат из-за меня явились сюда, так почему ты не защитила его? Кин не был ни в чём виноват, он просто ребёнок, маленький мальчик, которому всегда была нужна защита и поддержка! За что ты так со мной, он не заслужил такой смерти, он должен был жить и дальше! Если тебе так была важна жертва, кровь, то лучше забрала бы меня, а его оставила в покое — он не заслужил боли, он должен был исполнить свою мечту, и плевать, что без меня! Ты жестока Лейла, — уложив Кина на дорожку, Хартфилия слегка покачиваясь, поднялась в полный рост — в глазах была только ярость, желание убить, отомстить. Все эти куклы, жалкие пустышки, защищая пустое место, Кин и погиб. — Без вас было бы лучше, — ровная, будто мраморная кожа одной из девушек начала осыпаться, медленно шелушиться, мелкими песчинками опадая вниз, превращаясь в просто кучу песка, пыли около цветов напротив неё. Огонь быстро потух, но с новой, удвоенной силой загорелся рядом другими — Люси не жалела их, это они были виноваты в его смерти, ради них Кин отдал свою жизнь. — Лучше бы и тебя тоже не было, дорогая матушка, — Люси с ненавистью смотрела на эту куклу, когда-то самую ценную, но теперь она казалась просто мусором. Хартфилия подняла руку, поняв для себя, что только гнев и злость позволили ей использовать здесь свою силу — это обитель чужого страха, боли, помогать другим здесь невозможно, от этого силы быстро чахнут. И огонь почти зажегся, вспыхнул, но в этот момент Люси грубо оттолкнули в сторону, с силой, остервенением прижав к каменной ограде спиной.

— Что ты, чёрт возьми, творишь? — Акихико выглядел испуганным, взволнованным, но в отличие от Люси сохранял самообладание, только стискивая зубы, встряхивая её за плечи, но находясь на грани своих возможностей. — Как ты смеешь, Люси? Как ты смеешь рушить то, ради чего он сражался и отдал свою жизнь? Он не пожалел себя ради этих душ, он отдал себя на растерзание взамен им, так почему ты не можешь уважительно отнестись к этому, к его выбору, почему так легко уничтожаешь? Дура, дура, дура! Знаю это больно, я слышал все его слова, чёрт, я слышал, понимаешь, когда узнал, когда опоздал?! Маленький идиот, и зачем он полез после той драки на стадионе, безмозглый придурок! Прошёл бы мимо, ничего не случилось, ты ведь раскусила ту падшую?! Но нет, Кин не был бы Кином, если бы не влез! Малолетний гавнюк, вот и куда он полез… один?! Почему, скажи мне, Люси, почему я отпустил его сюда одного?! Я предлагал ему идти вместе с нами к Имизуки, проведать её и ребёнка, Кин не пошёл, сказал, что сильно устал и хочет домой! Почему я тогда не пошёл вместе с ним?! Почему я вдруг решил, что другой

возможности встретиться с сестрой у меня не будет?! Почему?! Я ведь должен был быть вместе с ним, мы должны были быть здесь вдвоём, понимаешь?! Не рушь, не смей рушить то, что осталось, может ему там будет легче?! Чёрт, я ведь слышал это «Нии-сан», он назвал меня так, да?! Безмозглый малой, как же я ненавижу его тупость! Идиот малолетний! — Акихико, крепко вцепившись дрожащими руками в рубашку Люси, едва ощутимо тряс её, не в силах успокоиться, отдышаться, постоянно глядя в сторону. Кин лежал неподвижно, он казался ещё холоднее, Акихико торопился, но не успел, а Люси ничего не знала и опоздала.

— Прости, — тихо, виновато проговорила Хартфилия, крепко обняв Акихико за шею, он сейчас такой же ребёнок, как и Кин прежде. Но кто-то должен быть взрослее, хотя и хочется плакать, хочется сдирать с рук кожу, пытаясь перебить ноющую боль в груди. Люси будет взрослее, понимая, что отомстит — двое на одного нечестно, и они, эти мерзкие падшие, заплатят за это, первой будет наказана Седьмая.

За Кина умрут многие, но искупится ли грех, который они совершили? Огонь покарает их, и Люси не остановится ни за что, все виновные в этом сгорят заживо, им нет прощения. Небо оказалось несправедливо в этот день: двое родились, сделали свой первый вздох, один умер, так и не увидев звёзды, которые его так манили...

Комментарий к Тёмно-алые разводы, часть 3: Равновесие... 15 страниц. Спасибо тем, кто исправляет ошибки, очень благодарна за вашу помощь.

Следующая глава мини-бонус.

P.S. Я монстр. Я убила его. Я убила своего любимчика. Пойду глотать аскорбинки...

====== Бонус 4. Кин: мальчик, который умер ради... ======

Кин был безумно счастлив и не мог объяснить словами, как радостно и светло стало от осознания, ощущения того, как болезненно-ноющая дыра в груди затянулась, и коса в его умелых руках была крепкой, целой, как прежде. Это был неописуемый восторг для него, он не ожидал, не рассчитывал, не верил и почти смирился с мыслью, что единственной дорогой, которая теперь была открыта для него, являлся Ад. Но Люси, его дорогая Люси-сан, вновь примерила на себя, ради него, образ доброй волшебницы, феи, которая сотворила чудо, заставляя Кина, словно обычного ребёнка, верить в волшебство. И Кин почти был готов действительно списать всё на чудо, но разум демона не позволял, а упасть и не подняться после ему упрямо не позволяла Люси, а всю дорогу домой и Акихико, крепко придерживая его за плечи, с каким-то раздражением и умилением стирая слёзы. Кин не знал почему плакал, почему не хотел, но слёзы всё равно скатывались по щекам, хотя и были догадки, которые он упрямо отрицал, но оставлять слёзы как признак своей слабости он не мог, хотя так же не мог и убрать их — его дозволения никто не спрашивал, плакала его душа. И он смирился с этим, уже привык, когда всё закончилось, так же резко, как и началось, Акихико вздохнул с облегчением, уж слишком сильно он не любил слёзы, тщательно и насухо вытирая щёки Кина. И Кин не сопротивлялся, ему было приятно, что с ним обходятся так словно он маленький пятилетний ребёнок, который ничего не может сам.

Когда Акихико, с полуулыбкой и каким-то непонятным блеском с глазах, предложил наведаться к Имизуки, просто поздороваться и поговорить, ведь более года он так же не встречался и с ней, Кин отказался, ссылаясь на усталость, которая просто подкашивала его. Кин знал, что Акихико скучает по сестре, пускай и никогда в этом не признается, он по-своему любит её и ему хочется увидеть её и посмотреть, как эта, когда-то слишком дерзкая, самоуверенная, грубая барышня изменилась, смягчилась, узнав о ребёнке, который пока ещё маленьким, крошечным существом в несколько миллиметров живёт под её сердцем. Кин не собирался канючить, упрашивать Акихико зайти к ней позже, ведь в своих силах он не был уверен, не было гарантии, что он не упадёт где-то посреди сада, крепко уснув. Кину нужна была поддержка и забота, но не в этот раз, он решил, что обойдётся, ведь уже не ребёнок, и потому только криво, неубедительно улыбнулся, убеждая Таро и Акихико, что он в полном порядке, хотя они и поняли что всё наоборот. Кин действительно просто устал, слишком многое произошло за этот день, и ему надо бы успокоиться, принять тот факт, что он чуть не лишился всего, что только у него было. Кин и представить толком не мог, как бы жил после, если бы Люси не вмешалась, не помогла ему, не вернула бы смысл жизни, хотя размытыми картинами кое-что всплывало в его сознании. Кин всё равно был бы таким, каким и сейчас, тяга к правильному не угасла, он ощущал её всем своим существом, даже не смотря на то, что в его венах текла бы чёрная, прогнившая кровь, он бы продолжал идти вперёд. Кин был одним их тех, кто бы не сломался даже после такого, выстоял бы, возможно сильно мучился, проклинал в своём несчастье, своей судьбе многих, но вслух не произнёс бы и слова — он был бы достойным, как и хотела Люси.

Уже медленно проходя по извилистой, узкой дорожке сада, Кин в первую очередь намеревался убедиться, что с самой дорогой, почти бесценной для него, Люси и Акихико куклой всё в полном порядке. Для него это теперь было что-то вроде ежедневного ритуала, он не мог уснуть, пока не убеждался что с Госпожой Лейлой всё хорошо, не мог покинуть особняк, зная, что в любой момент сюда могут заявиться новые души, которые безалаберны, бестактны и до зубного скрежета невоспитаны — постоянно лапают то, что им не принадлежит, лазят в каждый уголок дома, изучая все мелочи, готовы в душу залезть, вывернуть там всё наизнанку, они слишком любопытны и пугливы после смерти. И эти души, все как одна, раздражали его, прежде он не вслушивался, просто не считал нужным слушать их молитвы, Кин наслаждался криками, воплями, завываниями и слезами на их щеках, но после, где-то спустя месяц переезда, обоснования в особняке, неожиданного знакомства с Люси, он от скуки наведался в библиотеку. Там были книги о каждой девушке, что теперь пустой, безмолвной куклой стоит в саду, Акихико красиво писал, завораживающе, и для обычного любителя это было весьма неплохо, но вот единственная книга, которая привлекала внимание Жнеца по-настоящему, а не из-за желания скоротать свободное время, была тетрадь, черновик и куча набросков, сложенных по страницам. Каждая строчка, выведенная слишком аккуратным почерком Акихико, была по несколько раз перечёркнута, написана по-новому, но главное было не только содержание, но и заглавие «Люси Хартфилия. Душа, принёсшая свет в обитель боли». Там долго и подробно, будто пытаясь не забыть ни одной мелочи, Акихико описывал их первое знакомство, глупые шуточки, скрытые подозрения, после сомнения и привязанность к этой девушке и её прошлому, тесно связанному с Лейлой. Эти двадцать три страницы пролетели быстро, но глубоко и надолго запали в душу Кина, не отпуская, и после этого он, стараясь быть правильным, почти вежливым и открытым, говорил с душами, молча выслушивал их истории, записывал, надеясь, что и о них Акихико когда-то черканёт пару строк — было странно узнавать чужие жизни, всю подноготную этих людей. Одни умирали медленно, сгнивая заживо от переживаний, от негативных чувств, отвергнутые всем миром и близкими, другие умирали быстро, не успевая ничего понять, решительно, без дрожи в руках, проводя лезвием по венам или прыгая в тёмную, бурлящую реку. Было страшно узнавать, насколько жестоким оказался с виду такой прекрасный, чистый мир внизу, который так часто завораживал и манил своей красотой молодого Жнеца.

Ещё издали Кин, не отрывая уставшего взгляда, смотрел в одну точку и плёлся к высокой, хрупкой женщине, что стояла так, в одном и том же положении, уже много долгих лет, не двигая, ведь ей так положено. Кин любил приходить к ней, любил говорить с ней, даже зная, что она и не ответит, никогда не промолвит и слова, а он так и не узнает, какой у неё был голос при жизни. Кин рассказывал ей многое, всё то, что не мог так просто рассказать Акихико и без пронзительного взгляда, доброй улыбки Люси, он говорил с Лейлой, потому что так было проще и легче для него. Так же легко, как и после разговоров с Люси-сан, и эти короткие минуты спокойствия, которые появлялись между появлением новых душ, их занимательными, отличными от других историями и снисхождениями на землю, чтобы простой пройтись по аллее или прогуляться под ледяным дождём в разным частях мира, Кин коротал здесь. Кин любил дождь за холод и отрезвляющие мысли, звёзды за неописуемую красоту и недосягаемость, небо за его высоту и бескрайность. Каждый раз, когда Кин решался пофилософствовать об этом мире, он, искренне удивляясь такому исходу, ловил себя на мысли, что просто банально влюблён в этот бренный мир, пускай в нём и много плохого, того, что хорошо бы убрать, выскрести, оттереть, словно грязное пятно, но не ему было это решать. В большинстве случаев он вёл себя как ребенок, с детской, наивной улыбкой медленно проходя под цветущими сакурами, после резко проводя рукой по волосам, стряхивая на землю такие же белоснежные лепестки.