Окутанная тьмой
Шрифт:
Акихико долго не выходит, но Люси не пытается услышать, разобрать, чем он так занят — она улавливает только, как заволновался ветер, срывая цветы вечноцветущей здесь сакуры. Перед ней с натянутыми масками печали поочерёдно являются демоны, одни более-менее знакомые, другие чужие и не известные. Среди них Люси быстро находит огненно-рыжие волосы Имизуки и её саму, одетую в, на удивление, свободную, безразмерную одежду любимого чёрного цвета. Она молчит, внимательно, с подозрением всматривается в Люси, и Хартфилия точно знает, что видит она в её глазах — жажду мести, кровавой расправы и крики, кровь, много крови. На руках, лице, одежде — всё вокруг должно быть окрашено в цвет безумных глаз Кина, уж Люси постарается, чтобы Седьмая прочувствовала на себе, ощутила каждой клеточкой прогнившего тела эту невыносимую, сжирающую изнутри боль.
И Люси ясно помнит уверенное, довольное выражение Седьмой, что осталась в гильдии обездвиженной и беспомощной.
— Отомсти за него, как положено, как хочет и требует душа. Станет немного легче, да и Кин будет спать спокойней, когда его убийцы навсегда канут в забвение, — Люси не знает права ли Имизуки, давая ей такой совет, но выглядит девушка вполне серьёзно и уверенно. Люси, на мгновение затерявшись среди толпы скорбящих демонов, только коротко кивает — не ради собственного спокойствия, а ради сладкого, вечного сна Кина, в который тот погрузился. Теперь Хартфилия твёрдо уверена в своём выборе, она так и поступит, вырезав, как скот, двух падших — не зачем таким гадким, подлым существам топтать своими ногами землю. За грязные дела всегда придёт расплата, которая будет медленного забирать всю их жизнь и силы, превращая в беспомощную падаль, полностью сгнившую изнутри. В случае Седьмой и её брата, расплатой стала сама Люси — и всё произойдёт быстро, без колебаний, жалости и выслушивания слезливых оправданий. Седьмая тысячи раз пожалеет, что когда-то, воспользовавшись наивной, доброй Люси, вновь ступила в темноту и посмела влезть в их тихий, уютный мир.
Седьмая, устало прикрыв тёмные глаза, полагаясь только на свой слух, пытается незаметно дёрнуть затёкшими руками, но не выходит — верёвки сильнее, рвано впиваются в кожу, и она чувствует тошнотворный запах собственной крови, что начинает еле уловимо витать в воздухе. Венди молча сидит напротив неё, со стальным, вовсе не детским взглядом протирая белой тряпкой лезвие меча от тёмной, засохшей крови. Грязь мутными разводами скатывается по металлу, капая в ведро с водой, и в сверкающем лезвии Седьмая ясно видит себя саму. В этих глазах напротив Седьмая читает тайное сомнение на счёт её объявления о смерти Кина и непоколебимое желание во всём быть как Люси — эта девочка, такая маленькая и хрупкая, считает её идеалом. Всегда ровняется на бездушного, жестокого демона и не замечает истинной сущности Люси, которая без колебаний вгоняет когти, выдирая ещё бьющиеся сердца из груди. Девочка этого будто не знает, будто не замечает, оправдывая свой выбранный идеал, а вот Седьмая в своём понимании, тихой, незримой тенью следуя за Люси во время новых заданий, хорошо видела, как зловеще, кровожадно горят алые глаза в темноте. Как надменно, словно на ничего не значащий мусор смотрит Люси на проигравших, что покорно стоят перед ней на коленях. Седьмая не видит в этой девушке того прежнего, искреннего человека, которого так сильно пытается удержать около себя это наивное дитя — Седьмая видит только монстра, что живёт и растёт в человеческом теле.
Люси появляется тихо и неожиданно, оказавшись на своём прежнем месте, притянув одну ногу к груди, — но взгляд, растерянный и полубезумный, злобный, опущен. Седьмая знает, кожей чувствует, что она просто не хочет, не желает, чтобы все эти люди, только-только принявшие её назад, домой, видели её в ярости, в полном безумии, когда ничего кроме внешности не напоминает о настоящей Люси. Но седьмая будет делать всё, чтобы эти глупые человеческие выродки раскрыли глаза шире и рассмотрели внутри этой, якобы невинной девушки с непростой, даже тяжёлой судьбой, прогнившую, такую же чёрную душу. И потому ядовито улыбаясь, Седьмая по одному лишь состоянию догадывается, что оказалась совершенно права, и тот мальчишка погиб от истощения своих сил — все он потратил лишь бы только оградить ту куклу, стоящую слишком дорого для него, от них.
— Что, Люси? Неужели я оказалась права, и тот мальчик погиб после нашего ухода? Что же ты молчишь? Расскажи, как всё было — мне тоже интересно! — Люси не двигается, только крепко стискивает зубы, ведь она не вправе сорваться, поддаться на глупую провокацию этой падали, приняв её грязные правила. Но желание увидеть, как с её, обагрённых чужой кровью, рук сползает кожа и ошмётками отпадает обожжённое огнём мясо,
— Гори, падаль, — бесшумно двигаются дрожащие губы, вынося приговор, и тот самый маленький, чёрный огонёк, что так долго томился в ожидании, с голодом дикого зверя бросается на ноги Седьмой, разгораясь с удивительной яростью и неудержимость. Седьмая начинает истошно вопить — ни один демон не в силах стерпеть даже такую боль, но самое страшное для неё то, что это только начало. Сила чувствует состояние своего хозяина, а душа Люси, сжатая до невозможного, мечется, как птица в клетке, — с одной стороны хочется покончить с этим быстрее и попытаться забыть, закурить в какой-нибудь подворотне, но разум упрямо твердит, что просто так нельзя. Она станет такой же, как они.
— Люси, так это правда? О Кине? — Хартфилия нехотя поднимает глаза, встречаясь с перепуганным взглядом Венди. Та дрожащими руками сильнее сжимает меч за лезвие, не обращая внимания, как легко оно въедается в кожу, она не чувствует боли, осознавая, что произошло. Единственное, что сейчас гложет маленькую девочку — чувство вины перед Кином, ведь она так и не успела извиниться перед ним, что когда-то назвала таким же прогнившим, чёрным, как и другие демоны. А ведь он другой, такой же добрый, как и Люси, и, наверное, стоило Венди сказать ему об этом раньше, но она побоялась, просто постеснялась при всех, а теперь уже оказывается, что поздно. Её извинения никому не нужны, никто их более не ждёт, как и благодарности за спасение, и из-за этого больнее вдвойне — за то, что опоздала и не поговорила с ним прежде, когда была возможность.
— Да, — коротко бросает Люси, с не сокрытой заботой грубо вырвав меч из изрезанных детских ладошек девочки, и уже молча притягивает Венди к себе, прижимая как можно крепче. Люси знает, что значит опоздать с важным разговором, что значит не успеть извиться за что-то вовремя — такое же гадкое чувство преследовало и её однажды, и было невыносимо больно носить его в себе. Громким, протяжным полу-воем напоминает о себе Седьмая, когда сапоги чёрной жижей плавятся на деревянный пол, а бледная кожа быстро краснеет, теряясь во вспыхнувшем огне. — Мира, пожалуйста, уведи их, — пепельноволосая девушка послушно и обеспокоенно вытаскивает из толпы магов детей, как можно быстрее стремясь вывести их на улицу, не давая им оборачиваться и смотреть назад. Следом за ними выходит и отец Люси, оставив на попечение Миры и свою жену с сыном — сам же он возвращается, желая узнать как можно больше о жизни дочери, даже такой жизни. Седьмая громко кричит, её голос противным визгом распространяется по помещению, когда с костей от слишком невыносимого жара начинает сползать кожа с кусками обожжённой плоти. При этом появляется гадкий запах, как при готовке мяса на кухне, но Люси это не останавливает, она идёт дальше, но не чувствует облегчения, видя, как страдает демон. Холодный взгляд расчётливых глаз останавливается на коленях, и именно до туда дотягивается своими языками огонь — Седьмая не умрёт, пока не умрёт. Вообще демоны умирают быстро только в двух случаях: при нехватке сил, полном истощении и при срубленной голове или вырванном сердце. Остальное является мучительным и тяжёлым испытанием, жаль, что благодаря регенерации не останется и шрама, как вечного напоминания. А пока ни голова, ни сердце не задеты, и Седьмая будет корчиться в мучениях, мечтая, чтобы боль, что острой волной разносятся по рукам и ногам, доходя до мозга, прекратились. Но этого не будет.
И всё могло бы продолжаться так же относительно спокойно и плавно, под взволнованными взглядами волшебников, что, узнав этого мальчишку издалека на арене, прониклись чем-то светлым к нему, не смея сейчас вмешиваться, лишь отводя глаза. Они просто знали, что этот мальчик — Кин многое значил для Люси, когда она отвернулась от друзей, он был её нерушимой поддержкой, опорой, таким же надёжным другом. И видимо Люси всё же виднее, как поступить и что сделать с прогнившим демоном, который посмел убить её друга — Кин занимал одно из первых мест в списке особо важных для Люси людей. Но прерывая наказание виновной, заставив Люси, прикрыв глаза, устало уложить голову на плечо, появился Акихико, легко приобняв её одной рукой. Он так же хорошо был известен волшебникам, как демон, когда-то вернувший Люси домой во время её же похорон, он вызывал доверие и непонятную печаль. Нагнувшись, Акихико только что-то прошептал девушке на ухо, на что Люси всполошилась, явно приходя в непонимание происходящего, и по-своему тихо, но чтобы услышали другие, переспросила: